Шпага императора

Шарахнули растяжки, установленные уже на ближних подступах к редутам, – ещё несколько десятков оккупантов в минус. Почти всё, что я мог сделать, сработало. Ну что же, Дмитрий Сергеевич, ваша очередь – моими стараниями вычеркнуто из списков живущих и воюющих несколько сотен солдат противника. Остались ещё несколько фугасов-камнемётов, но это уже непринципиально.

– Капитан Демидов! – словно услышал мои мысли командир корпуса. – Подойдите, пожалуйста!

– Слушаю, ваше высокопревосходительство! – вытянулся я перед генералом.

– Оставьте, капитан, – махнул рукой Дохтуров. – Приношу вам благодарность от лица всего корпуса и от себя лично: задержать на четверть часа под нашим огнём наступающего противника – дорогого стоит.

– Премного благодарен!

– Никогда такого не видел, – продолжал Дмитрий Сергеевич, – просто даже сочувствовать стал вражеским пехотинцам – такой ад перед ними открылся…

– Но я ведь вам обещал, что от огневых фугасов ни один из солдат противника не пострадает.

– И не упрекаю. Но даже с этого холма смотреть было жутковато. Турки наверняка бы ретировались. Да чего там – бежали бы.

А эти идут вперёд…

Колонны врага действительно пренастырно шли в направлении центра, который занимала дивизия генерал-лейтенанта Капцевича: Либавский, Псковский, Московский и Софийский пехотные полки. И два егерских: Одиннадцатый и Тридцать шестой.

Пусть артиллерия и егеря уже успели проредить шеренги неприятеля на четверть – всё равно французов наступало очень много. И в данном случае следовали бонапартовские войска вне зоны действия основного количества заложенных ранее фугасов-камнемётов. Выходили только на два.

Оставалось надеяться на пехотинцев корпуса Дохтурова. А чего бы и не надеяться? – в своё время и без моей помощи выстояли, а тут им такой «бонус»…

Наступающих традиционно приняли на картечь с редутов – идут. Пока артиллеристы перезаряжают пушки, вступает в бой пехота: первый залп – и полетели во врага пули…

Теперь достать новый патрон, скусить, насыпать немного пороха на полку, остальной высыпать в ствол ружья, бумагу патрона забить в качестве пыжа, пулю тоже в ствол… Ружьё готово к выстрелу!

При дальности прицельной стрельбы того (этого) времени, в наступающего противника успеешь дать два-три залпа.

А вот и он! С разгона и со всей ненавистью вытерпевшего прицельную (относительно, конечно) стрельбу по себе…

В общем, дальше встречный залп и резня на штыках «стенка на стенку».

А любой бой в таких условиях… Каждая рана в корпус – практически смертельна. Нет, не мгновенно, но неизлечима в условиях начала века девятнадцатого.

Маленькая дырочка в туловище… А что там ещё пронзил штык или шпага внутри поражаемого?

Печень? Почку? Лёгкое? Желудок? Во всех перечисленных случаях гарантировано внутреннее кровоизлияние с самым что ни на есть летальным исходом.

Глубокая колотая рана в корпус – смертный приговор. (Это ещё если про нестерилизованное оружие не вспоминать.)

Это вам не двадцатый век, когда хирурги умеют под наркозом кожу рассечь, до повреждённой «требухи» добраться и даже иногда её «заштопать» до «совместимого с жизнью состояния»…

Рубленая – значительно менее опасна, если, конечно, какой-то из важных кровеносных сосудов не перерезан. Разрезаны мышцы? Если нет заражения, то есть шанс. И неплохой. Долго заживать будет, болезненно, мучительно, но в конце концов заживёт. Может, даже и калекой останешься, но, скорее всего, просто шрамом обзаведёшься…

Цветная лавина продолжала неумолимо надвигаться на наши позиции, но неожиданно снова замерла.

Это для других неожиданно, а для меня предсказуемо: вражеские солдаты снова увидели выскочивших из укрытий и удирающих к своим минёров. Именно это наблюдалось и раньше. Два раза. Как раз перед началом «огненно-грибного» сезона. Очень уж не хотелось нашим зарубежным «гостям» влететь с разбега в тот пылающий ад, наличие которого они уже пару раз наблюдали.

Тормознули ребята. И ещё минуток с пять переминались с ноги на ногу в ожидании… Зря ожидали. Блеф это был. Пустышка. Именно для того, чтобы постояли под огнём Одиннадцатого и Тридцать шестого егерских, а заодно и всей артиллерии центра. А ведь дистанция хоть и не картечная, но и гранаты немало народу выкосили, да и молодцы-егеря имели уже практически убойную дистанцию, когда могли выцеливать вполне конкретных людей, а не тупо палить по надвигающемуся строю.

В результате, когда французским (и прочим) офицерам удалось-таки двинуть на рубеж перехода в атаку подчинённые им силы, те были уже если и не «огрызком» от исходного, то, во всяком случае, весьма сильно потрёпаны.

Стоящим во вражеском строю наверняка до жути хотелось разрядить свои ружья в спины моих удирающих ребят, и плотный залп практически стопроцентно разорвал бы минёров в клочья. Но нельзя – это бы означало либо перезарядку под огнём наших егерей, то есть ещё несколько десятков жизней в обмен на две, либо атаку на наши полки не с ружьями, а с «пиками».