Шпага императора

Михайла Илларионович вообще весь Пятый (гвардейский) корпус определил в резерв. И, кстати, скоро подошёл из этого самого резерва лейб-гвардии Финляндский полк. К нам подошёл.

Это здорово – егерей здесь остро не хватало, а уж гвардейцы – совсем замечательно!

Мои, конечно, посерьёзнее будут – «в глаз французов бьют», но их всего пятеро…

Правда, я подчинённым Маслеева «индивидуальные ячейки» организовал, но рыли они их себе, конечно, сами.

…Поляки тем временем здорово теснили корпус Тучкова-первого, и, слава Богу, он уже знал, куда отходить. (Ратников Московского ополчения тоже предупредили своевременно, и они отступали параллельно, не высовываясь из леса.)

Отступление не превратилось в бегство: наши гренадёры пятились, сохраняя строй. Через их головы ударили пушки единственной батареи, и хоть немного, но задержали наступательный порыв подчинённых Понятовского.

Павловцы, лейб-гренадёры, аракчеевцы и прочие получили возможность относительно спокойно сдать назад, построиться сызнова и приготовиться к отражению атаки.

– Ваше высокоблагородие! – молил меня Кречетов за несколько минут до подхода противника. – Дозвольте! Ведь в самую харю им каменюками влеплю! За Гаврилыча!

– Перебьёшься. Марш в тыл! – не хватало мне своего самого умелого минёра в камикадзе определить. – Ты ещё для других дел понадобишься, а фитиль подпалить – невелика хитрость. Без тебя справятся.

– Так ведь… – исподлобья глянул на меня унтер.

– Выполнять! Потом поговорим.

Подчинённый ответил свирепым взглядом, но возражать не посмел и побрёл к нашим позициям.

Знал бы я раньше – о дымовухах подумал бы. Хотя… Это ведь просто сигнал о том, что здесь скоро рванёт, и помеха нашей артиллерии.

Может, и ошибаюсь, но сейчас над этим рассусоливать некогда, да и поздно.

Минёры и моряки-гвардейцы засели в окопчиках, а я оттянулся к своим.

Солдат Третьего корпуса уже построили для отражения атаки – благо что противник на плечах не висел, и кое-какое время имелось.

Навскидку – от Первой гренадёрской остался максимум полк, от пехотинцев Коновницына – приблизительно столько же.

Одно утешает – подчинённых Понятовского ребята потрепали весьма солидно. Не случайно поляки не посмели преследовать накоротке. Да и их кавалерия «чесноку наелась» быстро – стала беречь копыта своих, уже достаточно немногочисленных лошадей, и в преследование не пускалась.

Но пехота перестроилась и пошла. Одной батареей не остановить, конечно.

Полверсты… Триста метров…

Перед шеренгами атакующих вздыбилась земля. В десятке мест, с дискретностью в несколько секунд, им в лица выплеснуло пламенем и полетела щебёнка… Полетела в головы, в грудь, в ноги… Неважно! Главное, что этим мы смахнули с шахматной доски сражения пару сотен «чёрных пешек». Это как минимум пару сотен – ведь выиграли ещё и темп, сбили атакующий порыв. А за это время артиллеристы, финляндцы и мои егеря выкосили своим огнём ещё несколько десятков вражеских жизней.

А вот из подрывников тех фугасов выжил всего лишь один, тот, которого при взрыве не только контузило, но и завалило землёй. Остальных либо застрелили, когда они, поджегши шнуры, бросились к своим, либо закололи штыками, ещё не успевших прийти в себя от близкого взрыва. Причём после боя можно было увидеть, что в их уже безжизненные тела тыкал своим железом чуть ли не каждый проходивший мимо вражеский пехотинец.

На войне как на войне, конечно, но так хотелось надеяться, что уцелеют эти героические ребята!..

Польские шеренги приблизились ко второй линии фугасов. И стали раздаваться в стороны перед «плохо замаскированными» пустышками…

Чего и требовалось добиться: снова огонь в лица, в хари, в рожи… Причём на этот раз горящий скипидар.

И пошли бы на хрен все сторонники рыцарской войны – мне поручено защитить фланг армии, и я это сделаю любым возможным способом. Сделал. Сделал, что мог, а дальше пусть хоть в бою прикончат, хоть всеармейской обструкции предают…

И плевать мне на всех чистоплюев, извините за каламбур. Те, что стояли в данный момент рядом со мной, смотрели на бегающие факелы и смешавшиеся ряды с большим удовольствием и не стеснялись его выказывать. И, кстати, поняли, что в случае чего пощады не будет. Поэтому встанут насмерть, наглухо.

– Ваша работа, майор? – со спины приблизился сам Тучков. – Зло вы их. Но спасибо! От всего корпуса спасибо!

Обернувшись и узнав командира Третьего (скорее догадавшись, чем узнав), я, разумеется, молча поклонился.

Николай Алексеевич был страшен. В смысле – великолепен. Кровь на лице, на мундире, рука на перевязи, глаза горят… Реально пышут яростью и светом. Честное слово, никогда такого не видел! Вообще лицо весёлое и злое…

– Играть атаку! – крикнул генерал, слегка развернувшись назад.

Лихо! Тут бы в обороне отмахаться, а он: «Атаку!»

Хотя, может, и правильно – если уж ударить, то сейчас, пока поляки в некотором состоянии офигения…

И тут, как по заказу, донеслось «А-а-а!» слева. Из леса. Ломанули из-за деревьев ратники Московского ополчения.