Шпандау: Тайный дневник

Мы сравниваем, и мои резко отличаются, кажутся топорными. Ей уже девятнадцать, взрослый самостоятельный человек, говорящий с другим зрелым человеком. Когда я выйду из Шпандау, ей будет тридцать. Мы обсуждаем вопросы профессии.

С другой стороны, мне почти не удалось поговорить с пятнадцатилетним Арнольдом. Его больше интересует обстановка комнаты для свиданий — может, от смущения. Мои попытки сблизиться падали в пустоту. Тоскливо.

5 мая 1955 года. В прошлые годы британские офицеры, несмотря на свою сдержанность, дружелюбно приветствовали нас во время обходов по саду. Последние три дня от них веет ледяным холодом. Сегодня мы узнали, что на прошлой неделе им показывали фильм о Нюрнбергском процессе.

7 мая 1955 года. Несколько месяцев назад при посредничестве полковника Катхилла Берлинская мемориальная библиотека согласилась каждый месяц присылать нам две книги по архитектуре. В «Дер Хохбау» Эбингауза я наткнулся на первые вычурные здания послевоенной эпохи, возведенные на роскошном бульваре в Дюссельдорфе, Королевской аллее. «Бернатер Хоф» — образец посредственности. Здание банка «Тринкаус», сконструированное Хентрихом, одним из моих бывших архитекторов, с его прямоугольными двойными колоннами со стеклянными вставками, напоминает фасад, который мы проектировали для штаб-квартиры верховного командования вооруженных сил.

Еще мне прислали номер «Америкэн Билдер». Я с удивлением увидел много немецких имен: Гропиус, Мендельсон, Нойтра, Бройер, Мис ван дер Роэ. Естественно, я их всех знаю. Когда я учился у Тессенова в Берлине, многие из них работали, можно сказать, в двух шагах, и время от времени их эскизы, даже если они оставались только на бумаге, производили фурор. Мне всегда казалось, что большинство этих работ были созданы специально, чтобы шокировать публику — стеклянный купол над Альпами, театр в форме известняковой пещеры, сталактиты и все такое. Никого также не удивляло, что большая часть этих проектов так и оставалась эскизами, идеями, планами. Казалось, они вовсе не предназначены для реализации и попросту игнорируют социальные проблемы периода Депрессии.

Теперь, как я вижу, кое-что вышло из экстравагантной экспериментальной архитектуры тех лет. Если верить журналу, сейчас впервые появляется нечто вроде универсального стиля, стиля, который распространяется от Лондона до Токио, от Нью-Йорка до Рио. Но больше всего меня поражает, что он зародился в Берлине, в буквальном смысле на том же самом этаже Академии искусств. В Соединенных Штатах Мис и Гропиус, похоже, имеют большое влияние, которое не сумели завоевать в Германии.

Эта архитектура отличается умеренностью, строгостью и рациональностью артикуляции, она рассчитывает только на пропорции, достигает эффекта без орнаментальных дополнений — все эти черты характерны для прусской архитектуры. Может, я ошибаюсь, но вряд ли. Я всегда мечтал стать законным наследником берлинских классицистов, и мне до сих пор кажется, что садовый фасад новой рейхсканцелярии вместе с оранжереей обладали той сдержанной эмоциональностью, которую я всегда ценил в прусском классицизме. Но обстоятельства обрекли мои надежды на провал. Немец Мис ван дер Роэ с его стеклянным небоскребом на Александерплац — первым в мире — весьма далек от моей мечты. Но судя по фотографиям работ американца Миса ван дер Роэ, эти творения тоже созданы под влиянием Шинкеля. Я был согласен с Гитлером, строения Миса ван дер Роэ из стекла и бетона скорее относятся к миру технологий, чем к миру государства, и больше подходят для заводов, чем для оперных театров. Значит ли это, что я слишком узко мыслил, был слишком привержен традициям? Ясно, что в двадцать восемь лет идеи «Баухауса»[15] были мне непонятны. Но даже сейчас, в пятьдесят, я глубоко убежден, что высотные здания из стекла уместны только в промышленной сфере. Хорошими или плохими были наши идеи, но я по-прежнему считаю, что люди испытывают потребность в огороженном пространстве и дом должен прежде всего быть домом. В конечном счете все сводится к одному вопросу: потребность человека в жилище остается неизменной или меняется вместе со временем?

И еще: счастье человека зависит от чувства безопасности в доме или от количества люксов, т. е. уровня освещенности?

12 мая 1955 года. У Редера что-то случилось с речью. Несколько часов он не мог говорить. Ему больше не разрешают работать, как Нейрату в последние месяцы. Два раза в день он по часу сидит на стуле в саду, уставившись вдаль и погрузившись в мысли. Все остальное время он проводит взаперти в своей камере. Несмотря на все наши разногласия последних лет, мне глубоко жаль этого обреченного старика. Редер больше не хочет приукрашивать свое состояние; не могу понять, почему он делал это раньше.