Читаем Шпандау: Тайный дневник полностью

Судя по письмам из дома, праздники прошли так же, как в моем детстве, только немного проще и без изысков. Но читая их письма, я словно перенесся в те годы. Некоторые из детей на Новый год уехали кататься на лыжах. Маргарет встретит Новый год с друзьями. Эти планы тоже вызывают в памяти знакомую атмосферу прошлого. Как странно!

Ближе к концу войны, когда стало ясно, что крах неминуем, что все кончится не просто поражением в войне, я чувствовал, что рушится не только этот режим и этот рейх, но и весь мир. Описывая всеобъемлющий характер происходящего, люди вполне обоснованно говорили о катастрофе. Казалось, все кончено; все утратило свою чистоту и невинность. Мы не сомневались, что не только функционеры режима сойдут со сцены, но и целые пласты, составлявшие основу общества. Целый мир со своей культурой своими правами на собственность, со своим авторитетом, своей нравственностью — другими словами, со своей властью — попросту прекратит существование. Впереди мы видели годы нищеты и унижений. Со свойственным мне романтизмом, я даже связывал с этим будущим какие-то надежды на нравственное и интеллектуальное обновление. После этого поражения автомобили, самолеты, технические достижения перестанут существовать для Германии; их место займут музыка, поэзия и искусство. Как после поражений в битвах при Йене и Ауэрштедте, Германия вновь займется своей культурной миссией.

Но революция, которую мы ждали, которая в то время казалась неизбежной, так и не произошла. Не берусь судить, переживает ли общество интеллектуальный и духовный подъем. Но формы жизни, все обычаи среднего класса, несомненно, вернулись. Об этом свидетельствует каждое письмо из дома — неважно, рассказывает оно о студенческих вечеринках или гребном клубе Гейдельберга, о друзьях детей или праздновании Рождества. Говорят, сейчас снова принято целовать руку и обращаться к женщине «gnadige Frau» («милостивая государыня»). Больше всего удивляет, что страна снова процветает. По-моему, критика этого процветания является главной и излюбленной темой современной литературы. Деление на социальные слои и группы, если я правильно понимаю ситуацию, стало еще заметнее, чем в Третьем рейхе; все это напоминает положение в Веймаре, от которого я пытался избавиться в те годы. Технология тоже вернулась и доминирует еще увереннее, чем раньше; все предупреждения об опасности были забыты. Иногда газеты создают впечатление, что Федеративная Республика — это одна сплошная промышленная зона, безостановочно производящая средства для процветания. Под прошлым подвели черту, насколько я понимаю, не глядя в будущее. Они скорее сделали шаг назад. Вернулись во времена Республики. Каким устойчивым может быть общественный порядок!


1 января 1958 года. Первый день нового года. Я переписал цитату из Кокто: «Люди превратили меня в человека, которого я не узнаю… Ужасно было бы встретить это существо на улице».


12 января 1958 года. Несколько недель назад пересек Ганг. Сейчас иду по высокому горному хребту, поросшему буйной растительностью. Остается еще четыреста километров до Мандалая в Бирме и тысяча сто до Куньмина в Китае. Хочу завернуть в Паган, небольшую деревушку, в которой более двух тысяч довольно крупных пагод. Главным предназначением деревни, построенной между одиннадцатым и двенадцатым веками, было поклонение Будде. Когда я читал об этом поселении, я невольно вспоминал наши проекты для Нюрнберга. Предполагалось, что территория партийных съездов со временем тоже превратится в область духовных церемоний. Сама территория съездов должна была стать лишь первым этапом, ядром всей системы. Уже сажали дубовые рощи. В них мы планировали возвести самые разные здания религиозного характера: памятники в честь торжества идеи Движения и его побед; мемориалы выдающимся личностям. Сегодня мне это кажется глупым самовосхвалением, но тогда я тайно решил поставить собственную гробницу около большого проспекта для шествий, в том месте, где проспект проходит по искусственному озеру. Я даже обсудил это с мэром Нюрнберга Либелем. Но Гитлеру ничего не сказал. Как только я завершу свои проекты, казалось мне в то время, я стану знаменитым и тогда смогу говорить о подобных вещах.

Сегодня преодолел тринадцать с половиной километров. Мне нужно довольно много наверстать, потому что на прошлой неделе прошел всего пятьдесят семь. Учитывая мою нынешнюю депрессию, без этого жестокого педантизма я бы уже отказался от своей игры.


25 января 1958 года. В саду обосновались несколько сотен скворцов — очевидно, они пропустили осеннюю миграцию на юг. Они летают эскадрильями и с такой точностью выполняют повороты, что любой командующий военно-воздушных сил побледнел бы от зависти. Сегодня, когда мы слушали пластинки, они стайками собрались на ветках акации. Казалось, они с любопытством рассматривают нас через окно.

Больше ничего не произошло. За четыре недели.


Перейти на страницу:

Все книги серии Издательство Захаров

Похожие книги

100 великих кумиров XX века
100 великих кумиров XX века

Во все времена и у всех народов были свои кумиры, которых обожали тысячи, а порой и миллионы людей. Перед ними преклонялись, стремились быть похожими на них, изучали биографии и жадно ловили все слухи и известия о знаменитостях.Научно-техническая революция XX века серьёзно повлияла на формирование вкусов и предпочтений широкой публики. С увеличением тиражей газет и журналов, появлением кино, радио, телевидения, Интернета любая информация стала доходить до людей гораздо быстрее и в большем объёме; выросли и возможности манипулирования общественным сознанием.Книга о ста великих кумирах XX века — это не только и не столько сборник занимательных биографических новелл. Это прежде всего рассказы о том, как были «сотворены» кумиры новейшего времени, почему их жизнь привлекала пристальное внимание современников. Подбор персоналий для данной книги отражает любопытную тенденцию: кумирами народов всё чаще становятся не монархи, политики и полководцы, а спортсмены, путешественники, люди искусства и шоу-бизнеса, известные модельеры, иногда писатели и учёные.

Игорь Анатольевич Мусский

Биографии и Мемуары / Энциклопедии / Документальное / Словари и Энциклопедии
100 знаменитых анархистов и революционеров
100 знаменитых анархистов и революционеров

«Благими намерениями вымощена дорога в ад» – эта фраза всплывает, когда задумываешься о судьбах пламенных революционеров. Их жизненный путь поучителен, ведь революции очень часто «пожирают своих детей», а постреволюционная действительность далеко не всегда соответствует предреволюционным мечтаниям. В этой книге представлены биографии 100 знаменитых революционеров и анархистов начиная с XVII столетия и заканчивая ныне здравствующими. Это гении и злодеи, авантюристы и романтики революции, великие идеологи, сформировавшие духовный облик нашего мира, пацифисты, исключавшие насилие над человеком даже во имя мнимой свободы, диктаторы, террористы… Они все хотели создать новый мир и нового человека. Но… «революцию готовят идеалисты, делают фанатики, а плодами ее пользуются негодяи», – сказал Бисмарк. История не раз подтверждала верность этого афоризма.

Виктор Анатольевич Савченко

Биографии и Мемуары / Документальное
Идея истории
Идея истории

Как продукты воображения, работы историка и романиста нисколько не отличаются. В чём они различаются, так это в том, что картина, созданная историком, имеет в виду быть истинной.(Р. Дж. Коллингвуд)Существующая ныне история зародилась почти четыре тысячи лет назад в Западной Азии и Европе. Как это произошло? Каковы стадии формирования того, что мы называем историей? В чем суть исторического познания, чему оно служит? На эти и другие вопросы предлагает свои ответы крупнейший британский философ, историк и археолог Робин Джордж Коллингвуд (1889—1943) в знаменитом исследовании «Идея истории» (The Idea of History).Коллингвуд обосновывает свою философскую позицию тем, что, в отличие от естествознания, описывающего в форме законов природы внешнюю сторону событий, историк всегда имеет дело с человеческим действием, для адекватного понимания которого необходимо понять мысль исторического деятеля, совершившего данное действие. «Исторический процесс сам по себе есть процесс мысли, и он существует лишь в той мере, в какой сознание, участвующее в нём, осознаёт себя его частью». Содержание I—IV-й частей работы посвящено историографии философского осмысления истории. Причём, помимо классических трудов историков и философов прошлого, автор подробно разбирает в IV-й части взгляды на философию истории современных ему мыслителей Англии, Германии, Франции и Италии. В V-й части — «Эпилегомены» — он предлагает собственное исследование проблем исторической науки (роли воображения и доказательства, предмета истории, истории и свободы, применимости понятия прогресса к истории).Согласно концепции Коллингвуда, опиравшегося на идеи Гегеля, истина не открывается сразу и целиком, а вырабатывается постепенно, созревает во времени и развивается, так что противоположность истины и заблуждения становится относительной. Новое воззрение не отбрасывает старое, как негодный хлам, а сохраняет в старом все жизнеспособное, продолжая тем самым его бытие в ином контексте и в изменившихся условиях. То, что отживает и отбрасывается в ходе исторического развития, составляет заблуждение прошлого, а то, что сохраняется в настоящем, образует его (прошлого) истину. Но и сегодняшняя истина подвластна общему закону развития, ей тоже суждено претерпеть в будущем беспощадную ревизию, многое утратить и возродиться в сильно изменённом, чтоб не сказать неузнаваемом, виде. Философия призвана резюмировать ход исторического процесса, систематизировать и объединять ранее обнаружившиеся точки зрения во все более богатую и гармоническую картину мира. Специфика истории по Коллингвуду заключается в парадоксальном слиянии свойств искусства и науки, образующем «нечто третье» — историческое сознание как особую «самодовлеющую, самоопределющуюся и самообосновывающую форму мысли».

Р Дж Коллингвуд , Роберт Джордж Коллингвуд , Робин Джордж Коллингвуд , Ю. А. Асеев

Биографии и Мемуары / История / Философия / Образование и наука / Документальное