Шпилька

Он открыл глаза вчера утром и с тех пор так и не закрывал их. Первое, что он увидел, это приоткрытое окно и колышущиеся жалюзи. На окне не было решётки, а значит он на свободе. Стойки капельницы по обеим сторонам кровати, в ногах монитор на котором пищащей змейкой извивается зелёная диаграмма, медсестра в белом брючном костюме что-то набирает в шприц. Он попытался пошевелить руками, но это оказалось так же невозможно, как передвинуть глазами какой-нибудь предмет. Он просто не чувствовал ни рук ни ног ни туловища. Он даже не ощущал веса и габаритов своего тела. Он превратился в бесплотную оболочку. Это обстоятельство его не столько напугало, сколько удивило. Он настороженно проникал в это новое состояние, в котором сейчас пребывал. С одной стороны полная неподвижность, с другой легкость, невесомость, невероятная чистота восприятия. Он оглядывал эту палату взором младенца, недавно появившегося на свет. Зрение стало необычайно острым. Он видел каждую микроскопическую царапинку на пластиковом экране монитора, чётко различал красные цифры под диаграммой, видел узор отпечатков пальцев на стеклянных дверях шкафа, узкие трусики под белыми брюками склонившейся над тумбочкой медсестры. И всё это без линз, которых на нём не было. Как ни странно, но ему нравилось пребывать в этом состоянии. Только теперь он начал понимать, что такое свобода. Он как белый голубь выпорхнул из четырёх серых стен с парашей и решёткой и влетел в эту белоснежную палату. Следующая ступень свободы там, за этими колышущимися занавесками, в небе с плывущими белыми медведями облаками. Раньше это было самым страшным его кошмаром. Оказаться обездвиженным, недееспособным, быть обузой, ненужной вещью, чемоданом без ручки, что могло быть страшнее, для человека, который, как ему казалось, умел и любил жить; для человека, который видел смысл жизни только в действиях; для амбициозного и тщеславного человека, которому чуждо унижение. Вуаля: теперь он может констатировать, что самый большой страх его жизни сбылся. Оказывается, всё не так уж и страшно – вообще не страшно. Только сейчас в этом состоянии он осознал, что ему больше нечего бояться и не за что переживать. Остался один взмах крыльев и он окажется на свободе. Он с удовольствием и интересом рассматривал показываемые ему картинки, в которых были серьёзные лица уважаемых врачей в белоснежных халатах, сгрудившихся вокруг кровати; полные груди под халатиком, склонившейся над его оболочкой медсестры; пузырьки воздуха поднимающиеся вверх в прозрачном пакете с физраствором, подвешенном на стойке. К вечеру появилась картинка с изображением Лены. Супруга растерянно хлопала огромными карими глазами. В этих глазах была жалость. Но это не была горечь утраты, скорой потери близкого человека, с которым она прожила без малого двадцать лет. В блестящих глазах он видел сострадание к заболевшему котёнку, к герою любимого сериала, внезапно отдавшему концы на пятисотой серии, к погибшей рыбке, плавающей в аквариуме вверх пузом. Сначала она просто молчала и смотрела на него, а потом решила заговорить. Она говорила с ним как с неодушевлённым предметом, говорила, что-то чтобы хоть как-то убить время. Что-то про протекающую крышу в мансарде, что-то про обнаглевшую горничную с Украины, что-то про кота. Она не могла поверить, что овощ, лежащий перед ней, понимает всё гораздо лучше и даже тоньше, чем это было раньше. С этим овощем нужно говорить о душе, о прошедшей любви, о будущем их повзрослевших детей, о том, что всё могло быть иначе, наконец, о том, что будет дальше. Что будет в скором времени после того, как этот овощ превратится в удобрение? Может быть, она и хотела поплакать, но так и не смогла выдавить из себя ни слезинки. Трудно плакать и жалеть человека, который тебя многократно предавал. Трудно и невозможно простить ему последнее предательство, эту рыжую секретутку, на почве которой он и поехал умом. Если бы не эта рыжая не валялся бы Алексей Фёдорович в палате полудохлым бревном, а продолжал руководить успешным бизнесом. Она просидела над ним два часа и ушла, сухо и холодно поцеловав его в обросшую щетиной щёку.

***

Ночью он не спал. Смотрел на потолок, где неподвижно замерли бледные полосы проникшего сквозь жалюзи лунного света и думал. Это не было тяжёлым размышлением о смысле заканчивающейся жизни, он просто смотрел картинки из прошлого. Интересные и яркие картинки нежного детства, бурной молодости и местами циничной, но тем не менее красивой зрелости, плавно сменяли одна другую. Иногда он видел очень яркие ролики, обрывочные кадры фильма. Один из таких кадров: они вчетвером на верхней палубе круизного лайнера, режущего волны средиземного моря. Длинный, вечно улыбающийся Вано, в шортиках и смешной жёлтой футболке держит перед глазами фотоаппарат мыльницу.

– Так, все улыбаемся. Тим, ну ты чё рожу скривил, как будто на расстреле. Давай, тяни лыбу.

Щелчок, вспышка, синие морские просторы за спиной Ваньки, ветер, развивающий его русые патлы.