Шпион

Я взял на себя смелость записать на счет мистера Каннингтона изготовленные для вас предметы туалета. Если кто-то будет любопытствовать, скажите, что это сделано по приказу миледи (что и в самом деле произошло бы, знай она о вашей ситуации).

Но на один час сойдет и старый жилет из гардероба мужа Бесси. Ругаясь на нескольких языках, Филиппа кое-как завязала галстук. Туфли надела на босу ногу. Черт с ним, с сюртуком, можно и без него обойтись.

Оставив попытки хоть как-то пригладить высохшие без расчески волосы и кое-как приведи себя в порядок, Филиппа торопливо пересекла длинный холл и стала быстро спускаться с лестницы.

– «Немедленно», – возмущенно пробормотала она, стоя у двери кабинета.

Постучав, она сначала услышала глухое бормотание, затем громкое «Войдите».

Филиппа набрала в грудь побольше воздуха и вошла, и тут поняла, что произошло нечто серьезное. Обида уступила место тревоге.

В камине пылал огонь – единственный источник света в комнате. Где же мистер – Каннингтон? Присмотревшись, она увидела босу ногу, вытянутую к камину.

– Вы хотели меня, видеть, сэр?

С кресла донеслось невнятное ворчание.

– Сэр Флип? Ничего срочного. А что?

Денни. Он знал, как ей хотелось принять ванну. Филиппа стиснула зубы. Еще одна мелкая пакость человека, опасавшегося за свое влияние в этом маленьком мире.

– Ну, Денни, я с тобой разберусь, – пробормотала она.

– А в чем дело, Флип? – Голос мистера Каннингтона звучал как-то странно.

Филиппа подошла ближе и увидела, что Джеймс сидит, развалившись в своем кресле, с наполовину опустошенным бокалом в руке. Только теперь она заметила стоявший на столе почти пустой графин. Боже, мистер Каннингтон пьян!

– Я полагаю, Денни ошибся, сэр.

– Ну что ж, можешь идти.

Филиппа направилась было к двери, но вдруг остановилась.

– Что-то случилось, сэр?

Он откинулся в кресле и отвернулся к огню.

– Ничего особенного. Только моя честь кровью истекает на этот ковер.

Его голос звучал глухо, напрочь лишенный свойственных ему жизнерадостных и теплых интонаций.

С той самой первой их встречи в парке Филиппа не могла забыть его сильных теплых рук и широкой груди, но только сейчас поняла, что Джеймс действительно ей нравится. Он был веселым и добрым, щедрым и умным.

И все же Филиппа чувствовала, что у него до сих пор кровоточит глубокая душевная рана.

Филиппа знала, что родители Джеймса скончались, что какой-то сердечной привязанности, хотя бы любовницы, у него нет. Он очень привязан к своей сестре, и у него есть близкие друзья.

Значит, он не одинок.

Но есть что-то, что скрывается за внешней беззаботностью и жизнелюбием. Что постоянно держит его в напряжении и не дает по-настоящему привязаться к Робби.

Интуитивно Филиппа понимала, что Джеймс пытается бежать от какой-то тайны, подобно тому, как она – скрыться от шпиков Наполеона, и именно поэтому стремится к опасности.

– Что ж… Не буду нарушать ваш отдых, сэр. Спокойной ночи.

– Спокойной ночи, Флип, – ответил он глухо.

Джеймсу грустно и одиноко, она не должна уходить, ей необходимо что-то предпринять.

– Если вы позволите, сэр…

– В чем дело, Флип?

– Могу я спросить вас, что значат ваши слова «честь истекает кровью»?

– Скончался один замечательный человек.

– А. – Она подошла ближе. – Люди умирают, такое случается.

Джеймс криво усмехнулся:

– Мудрая мысль.

Она пожала плечами:

– Нет. Простая истина.

Он вновь откинулся в кресле.

– Говоришь, люди умирают. А если люди умирают у тебя на руках, Филипп?

Она вступила в пятно света от огня в камине.

– Наверное, и такое бывает. Нельзя знать, как твой выбор влияет на мир.

Он фыркнул.

– Да ты философ. От брошенного камня по воде расходятся круги, это аксиома. – Он с преувеличенной осторожностью поставил стакан на боковой столик. – Если ты камешек, тогда я пуля. Несколько более прямой путь к смерти старины Уэдерби.

Филиппа присела напротив Джеймса на скамеечку для ног и минуту молча смотрела на него.

– Вы спустили курок? – тихо спросила она.

– В прямом или переносном смысле?

– В единственном.

Он вздохнул:

– Нет, я лично не спускал курок.

– Значит, вы имеете полное право оплакивать его кончину. Но вправе ли вы винить себя? Или вы просто потакаете своим слабостям? – Именно эти слова она давно должна была сказать своему отцу.

Он выпрямился.

– Потакаю слабостям? Да как ты смеешь?

Она кивком указала на графин.

– А пьете вы ради кого-то? Или ради себя? Мой опыт подсказывает мне, что алкоголь способен унять боль только того, кто пьет. Вы сидите здесь в темноте и пьете, и я должен спросить: ради кого? Ради того, кто умер? Или ради себя?