Шпион

На посту «городской таможни» меня остановил военный патруль, но мои бумаги не вызвали у них вопросов, и два часа спустя я дошел до той поляны у Буа-Бернара, где летчик Полмер должен был забрать меня. Но прилетит ли он? Неужели он все еще каждую ночь прилетает сюда, надеясь встретить меня? Я ждал до условленного времени — часа ночи. Да, высоко в небе послышался треск аэроплана, но я не мог сказать, немецкий он или английский. Я не пытался подавать какие-то сигналы, самолет был слишком высоко. Но он спускался все ниже и ниже, и я понял, что Полмер не оставит меня. Я щелкнул газовой зажигалкой, которую Сюзанна купила для меня, потому что фонарик у меня, естественно, забрали при обыске. Спустя пять минут самолет остановился на зеленой лужайке. Спустя еще двадцать секунд я уже сидел в кабине, и мы немедленно взмыли в воздух, поднявшись на самую большую высоту. Так я вернулся домой.

Я заснул прямо на аэродроме, а на следующее утро отправился в штаб армии. Там меня встретили с радостью, все кинулись меня поздравлять. Они знали, что моя диверсия удалась, но не знали о моем аресте. Сам сэр Дуглас Хейг лично поздравил меня с успехом, а полковник Хилтон сообщил мне, что я буду представлен к Ордену за отличную службу (D.S.O). Так что, в общем и целом, я вполне мог бы быть доволен собой. Больше всего, впрочем, меня радовало, что я остался жив. Получив поощрительный отпуск на две недели, я сел в поезд, направлявшийся в Кале.

Тут мне хотелось бы вернуться к сюжетной нити этой части моей истории. Сюзанна — что стало с ней? Если бы это был обычный шпионский роман, то я, конечно, вернулся бы к Сюзанне после войны и женился бы на ней. Низшее общественное положение не стало бы для меня препятствием; она наверняка оказалась бы наследницей древнего рода. К сожалению, эта книга — не роман. Я действительно вернулся к ней, после того как британские войска заняли Ланс в последние недели войны. Я оторопел, увидев ее. Неужели это измученное создание, тощее и бледное, было той самой Сюзанной, округлые формы которой когда-то так возбудили солдат из немецкого патруля? Я не был врачом, но не нужно было обладать глубокими познаниями в медицине, чтобы понять, какая ужасная трагедия произошла с Сюзанной. Не только с Сюзанной, но и с сотнями тысяч несчастных гражданских лиц с тех бельгийских и французских земель, которые подпали под немецкую оккупацию. Все Комиссии по помощи всего мира не смогли бы спасти их. Четыре года на диете, состоящей из одного капустного супа, привели к полному истощению, а очень часто и к страшному туберкулезу. Когда я увидел Сюзанну, только глаза ее остались прежними — теми храбрыми, дружелюбными, умными глазами, завоевавшими мое доверие с первой минуты.

Я тут же поспешил с нею в госпиталь. Несколько дней спустя я вернулся и поговорил с дежурным врачом. Он сочувственно покачал головой и произнес самые печальные слова на свете: — Слишком поздно! Если бы вы привели ее хотя бы годом раньше, продолжал он, может быть, была бы какая-то надежда. Но сейчас — увы, болезнь достигла неизлечимой стадии.

Я спросил, не будет ли он возражать, если я обращусь еще к одному доктору, он только приветствовал это. Последний месяц войны я занимал одну сравнительно маловажную должность в британском штабе (я еще расскажу об этом). Очень известный медик — мировой авторитет в лечении туберкулеза — был бригадным генералом Королевской военно-медицинской службы в Трепорте. Я попросил его осмотреть Сюзанну, хотя в душе чувствовал, что его поездка окажется бесполезной.

Ум Сюзанны был настолько же живым, насколько ее тело стало хрупким. Я часто приезжал к ней в гости; у нее всегда была дружелюбная улыбка для меня. Лишь однажды она пала духом.

— Мне так хотелось бы жить, чтобы сохранить подольше мои воспоминания, — прошептала она мне. Мои глаза наполнились слезами, так же, как и ее.

Она умерла 27 июня 1919 года. В то время я был переводчиком на Мирной конференции и мог видеть ее почти каждый день. В тот вечер, казалось, она была в прекрасном настроении; я как раз в подробностях рассказал ей об условиях мирного договора, который немцы должны были подписать в Версале на следующий день.

— Значит, война закончилась! Ее голос был таким тихим, что мне пришлось напрячься, чтобы расслышать ее слова. — И Франция победила! Хорошо, мой Бернар, и мы ведь тут тоже немного помогли, разве не так?

Ничего не доставляло ей такого удовольствия, как разговоры о тех захватывающих днях в Лансе; потому я беспрестанно делился с нею своими волнующими воспоминаниями, пока она не уставала. Я погладил ее подушку и уложил ее спать. Знала ли она, спрашивал я себя, что ее конец близок? Она смотрела на меня так же, как вчера и позавчера, но при ее необычно крепком рукопожатии я почувствовал, как костяшки ее пальцев впились в мою ладонь. Когда я вышел из комнаты, она уже почти засыпала, продолжая улыбаться.