Шпион

"На след профессора Танка нам удалось выйти через визовый отдел нашего консульства в Нью-Йорке. Профессор Карл Танк и его помощник Генрих Хиль прилетели в Нью-Йорк в первых числах февраля на самолёте ВВС США. Но вместо того, чтобы обратиться к американцам за видом на жительство, в тот же день они пришли в посольство Аргентины и подали ходатайства о предоставлении им политического убежища. Как известно, правительство президента Хуана Перона не чинит препятствий для въезда в Аргентину эмигрантов из фашистской Германии независимо от того, какие должности они занимали в нацистской партии и в правительстве при Гитлере. Курту Танку и Генриху Хилю было разрешено въехать в страну, они прибыли в Буэнос-Айрес на пассажирском самолёте компании AerolМneas Argentinas.

В настоящее время профессор Танк является научным сотрудником конструкторского бюро государственной фирмы, разрабатывающей самолёты дальнего действия для пассажирских авиалиний. Генрих Хиль принят на должность его ассистента. Фирма предоставила им квартиру с двумя спальнями в многоэтажном доме в районе Бельграно. В ней наш военный атташе и встретился с профессором Танком.

На его вопрос, что заставило профессора так поспешно уехать из Германии, Танк объяснил, что возникла ситуация, при которой его могла захватить советская разведка и насильно вывезти в Советский Союз. Поэтому он связался с американским офицером, неоднократно предлагавшим ему выехать в США и работать в ракетной программе, и сообщил, что готов принять его предложение. Так он и Генрих Хиль оказались в Нью-Йорке.

На вопрос, собирался ли профессор принять предложение американцев, он ответил, что не собирался, а к такому способу действий прибегнул только потому, что не видел другого выхода.

– Как вы узнали, что русские хотят вас захватить и вывезти в Советский Союз? – спросил наш сотрудник.

– Меня предупредил об этом советский подполковник. Его фамилия Токаев. Генрих Хиль связался с ним и узнал, что на ближайшие дни запланирована операция по моему захвату. Поэтому пришлось действовать очень быстро.

– Почему советский подполковник вас об этом предупредил?

– Этого я не знаю. Могу предположить, что он не во всём одобрял политику своего правительства.

– Но для русских это совершенно необычно. Подполковника могли обвинить в государственной измене. Почему он на это пошёл?

– Не знаю, – повторил Танк. – Могу только гадать. Все люди разные. Они могут думать не так, как предписывает им государственная идеология. Мне показалось, что подполковник Токаев с пониманием относится к моей позиции неучастия в подготовке новой войны.

На этом содержательная часть разговора была завершена. Надеюсь, мистер Браун, посольство Великобритании в Аргентине выполнило Ваше поручение".

– Вы что-нибудь поняли, Джордж? – спросил Браун, когда майор Хопкинс дочитал донесение.

– Нет, сэр. Наш перебежчик полон тайн, как Бермудский треугольник.

– Сколько времени вы с ним работаете?

– С ноября прошлого года.

– И вопросов не убавляется, а прибавляется?

– Да, сэр.

– Как ведёт себя подполковник Токаев?

– Спокойно. Он человек с очень устойчивой психикой.

– Чем он занимается после допросов?

– Английским языком. Попросил дать ему преподавателя, обложился словарями.

– Есть успехи?

– Очень заметные.

– Я слежу за вашей работой, внимательно читаю все протоколы допросов, – помолчав, продолжал Браун. – Вы всё делаете правильно. И всё-таки ответа на самый главный вопрос мы не получили. Допустим, что Токаев ушёл за Запад по идейным соображениям. Если это так, то такому решению должна предшествовать кардинальная ломка характера, отказ от всех догм, внедренных в его сознание государственной пропагандой. Почему бы вам, Джордж, не попытаться поговорить с ним об этом без протокола? Как говорят русские, по душам. Возможно, что-то и прояснится.

– Я так и сделаю, сэр.

XII

– Сегодня, Григорий, наш разговор не записывается, все микрофоны отключены. Мы просто поговорим. Согласны?

– Давайте, Джордж. Будем говорить по-английски?

– Нет, по-русски. Ваш английский ещё недостаточно хорош. А я хотел бы точно понимать то, что вы скажете. Вы говорили, что в коммунистическую партию вступили, когда вам было двадцать два года, и никогда не подвергали сомнению её идеи?

– Да, это так. Даже мысли об этом не возникало.

– Что заставило вас изменить своё мировоззрение?