Шпион для Германии

— Мне кажется, что я знаю тебя уже давно, — сказала Джоан. — Я все время ждала тебя, только тебя, и заранее знала, как ты будешь выглядеть.

Я, позабыв обо всем на свете, смотрел только в ее глаза. Мы целовались. Однако счастье приносило боль…

Затем подошла ночь, лотом утро, и я убежал, стиснув зубы: все пропало отныне, ведь Джоан станет теперь ненавидеть меня.

Но она не возненавидела меня. Она все поняла, даже необъяснимое. Она знала, почему я ушел от нее. Мне, дураку, надо было бы не покидать ее, а вместе бежать куда глаза глядят — в счастье, которое не знает никаких границ, слез и войн!..

— Подсудимый — прежде всего человек, — прозвучал голос Джоан. — Он чувствует, думает и действует, как все люди… Я не знаю, каким его здесь представляют… Должна лишь сказать: может быть, он и совершил что-то, подлежащее наказанию, но нельзя забывать, что этот мужчина — все же человек. И что его любит женщина, являющаяся гражданкой этой страны.

В зале стояла полная тишина. Никто не произносил ни слова. Глаза всех присутствовавших были направлены на Джоан, на ее прекрасное лицо, ее волосы, стройную фигуру и изящное манто.

— Есть ли у вас какие-нибудь вопросы? — обратился председательствующий к майору Керри.

— Нет, — ответил тот.

— Желает ли защита что-нибудь уточнить? — задал вопрос полковник.

— Нет, — произнес быстро Регин.

Он посмотрел в зал. Все находились под влиянием сказанного Джоан, хотя по существу она ничего и не сказала. Надо отметить, что в американской юриспруденции чувство играет значительную роль. Скорбь по погибшим морякам «Корнуэлиса» была смягчена любовью юной американки.

— Можете идти, — отпустил полковник Джоан. Она помедлила секунду и еще раз посмотрела на меня. Взгляды наши встретились, губы ее плотно сжались. Затем она крепче ухватила свою сумочку и пошла к двери — спокойно, достойно и самоуверенно. Боль во мне нарастала с каждым ее шагом. Мне стало ясно, что потерял я навсегда и безвозвратно.

Для моей защиты появление Джоан явилось важнейшим психологическим фактором. Но что защитники могли знать обо мне и Джоан?..

* * *

Судебное заседание продолжалось. Казалось, ему не будет конца. Я с полнейшей апатией относился ко всему происходившему. В зале появлялись все новые свидетели, давали присягу, что-то говорили и уходили. Отлично от других прошла целая процессия представителей береговой охраны. Бледные, похожие на обвиняемых, эти свидетели робко входили в зал. Суд обошелся с ними весьма строго, резко высказавшись по каждому случаю невнимания или небрежности: ведь судьи и сами были военными людьми и хорошо разбирались в этих вопросах.

Появление пятнадцатилетнего «следопыта» Джонни Миллера в качестве свидетеля было похоже на сцену из какого-то спектакля. Парнишка, оказавшийся продувной бестией и выглядевший гораздо старше своих лет, рассказал, как он обнаружил наши следы и шел по ним до места высадки, а затем безуспешно пытался обратить на это внимание американских спецслужб. Может быть, мне так показалось, но у меня сложилось впечатление, что обвинитель и председательствующий слишком подробно опрашивали парня. К тому же полковник заявил тому:

— Ты проявил исключительную бдительность и даже мужество, мой мальчик. Думаю, что могу от имени всего американского народа выразить тебе благодарность за это. Во всяком случае, в тот день ты продемонстрировал большую ответственность за судьбы страны, нежели некоторые военнослужащие, включая и офицеров, долг которых — охранять отечество.

Заслушивание свидетелей и предъявление доказательств обвинения наконец закончилось. Шесть дней продолжалось перетягивание каната обвинением и защитой. То, что в конце концов одолело обвинение, было само собой разумеющимся…

На седьмой день проходили выступления обвинителя и защиты. Они, естественно, не внесли ничего нового. Разве только майор Керри, отказывавшийся в начале судебного процесса усматривать какие-либо различия в поведении и поступках Билли и меня, сменил тактику, явно рассчитывая на внешний эффект. Если в течение всех шести дней от него можно было слышать лишь издевки и насмешки, то напоследок он держался по-рыцарски. Ему было ясно, что меня он, как говорится, уложил на обе лопатки, и, видимо, посчитал нецелесообразным топтать ногами мой труп.

С заключительным словом выступил генеральный прокурор, мистер Том Кларк, присутствовавший на всех заседаниях в качестве наблюдателя и ни во что не вмешивавшийся:

— По обвиняемому Гимпелю мне особо говорить нечего. Он был у всех у нас на глазах. Несмотря на все его высказывания, я уверен: он прекрасно знал, что его ждет, когда покидал свою страну. Свое поведение он, видимо, оценивает так же, как и американский борец за свободу Натан Хейл[2], произнесший перед казнью: «Я сожалею, что у меня только одна жизнь, которую могу пожертвовать во благо своей страны». Совершенно иначе обстоит дело с Колпоу, лжецом, обманщиком и предателем. Сначала он предал свою страну, потом Германию, а затем и своего товарища Гимпеля. За это он заслуживает лишь веревки.