Шпион, или Повесть о нейтральной территории (др. изд.)

– Больше всего меня удивляет, – продолжал капитан, – что, добившись освобождения нашего отца, Пейтон не постарался задержать мою сестренку в лагере мятежников.

– Это могло бы угрожать его собственной свободе, – с лукавой улыбкой ответила девушка, садясь на прежнее место. – Ты ведь знаешь, что майор Данвуди борется за свободу.

– Свобода! – воскликнула Сара. – Хороша свобода, если вместо одного властителя выбирают пятьдесят!

– Право выбирать себе властителей уже и есть свобода.

– И порой дамы были бы не прочь пользоваться такой свободой, – сказал капитан.

– Прежде всего мы хотели бы иметь возможность выбрать того, кто нам по душе. Не правда ли, тетя Дженнет? – заметила Френсис.

– Ты обращаешься ко мне, – вздрогнув, проговорила мисс Пейтон. – Что я понимаю в таких вещах, дитя мое? Спроси кого-нибудь, кто в этом больше разбирается.

– Можно подумать, что вы никогда не были молоды! А рассказы о прелестной мисс Дженнет Пейтон?

– Вздор, все это вздор, моя дорогая, – сказала тетушка, силясь улыбнуться. – Глупо верить всему, что говорят.

– Вы называете это вздором! – с живостью откликнулся капитан. – Генерал Монтроз [23] по сей день провозглашает тосты в честь мисс Пейтон – я сам это слышал всего лишь несколько недель назад за столом у сэра Генри.

– О Генри, ты такой же дерзкий, как твоя сестра! Хватит болтать глупости… Пойдемте, я покажу вам свои новые рукоделия, я осмелюсь сравнить их с товарами Бёрча.

Сестры и брат пошли вслед за тетушкой, довольные друг другом и всем миром. Когда они поднимались по ступенькам в комнатушку, где мисс Пейтон хранила всякие мелочи домашнего обихода, она все же улучила минуту и спросила племянника, не беспокоит ли генерала Монтроза подагра, как в былые дни их знакомства.

Горьким бывает разочарование, когда, став взрослыми, мы обнаруживаем, что даже самые любимые нами существа не лишены слабостей. Но, пока сердце юно и мысли о будущем не омрачены печальным опытом прошлого, наши чувства очень возвышенны; мы с радостью приписываем своим близким и друзьям достоинства, к которым сами стремимся, и добродетели, которые нас учили уважать. Доверчивость, с какой мы проникаемся уважением к людям, кажется присущей нашей натуре, а привязанность наша к родным полна чистоты, так редко сохраняющейся в дальнейшие годы. До самого вечера семья мистера Уортона наслаждалась давно не испытанным счастьем; для юных Уортонов это было счастье нежной любви друг к другу, откровенных дружеских излияний.

Мистер Харпер появился лишь к обеду и, сославшись на какие-то занятия, ушел к себе в комнату, как только встали из-за стола. Несмотря на доверие, которое он завоевал, его уход всех обрадовал: ведь молодой капитан мог оставаться со своими родными не больше нескольких дней – причиной тому были короткий отпуск и опасение быть обнаруженным.

Впрочем, радость встречи вытеснила мысли о грозящей опасности. В течение дня мистер Уортон раза два высказывал сомнения насчет неизвестного гостя, беспокоясь, не выдаст ли тот каким-нибудь образом Генри; однако дети горячо возражали отцу; даже Сара, заодно с братом и сестрой, от всей души вступилась за незнакомца, заявив, что человек с такой наружностью не может оказаться неискренним.

– Наружность, дети мои, часто бывает обманчива, – заметил уныло отец. – Уж если люди, подобные майору Андре, пошли на обман, легкомысленно полагаться на добродетели человека, у которого, возможно, их гораздо меньше.

– Обман! – вскричал Генри. – Но вы забываете, отец, что майор Андре служил своему королю и обычаи войны оправдывают его поведение.

– А разве обычаи войны не оправдывают его казни? – тихим голосом спросила Френсис.

Она не хотела отступаться от того, что считала, делом своей родины, и в то же время не могла заглушить в себе сострадание к этому человеку.

– Ни в коем случае! – возразил капитан и, вскочив с места, принялся быстро ходить взад и вперед. – Френсис, ты меня поражаешь! Допустим, что мне суждено сейчас попасть в руки мятежников. Значит, по-твоему, будет справедливо меня казнить… может быть, ты даже придешь в восторг от жестокости Вашингтона?

– Генри, – горестно сказала молодая девушка, бледнея и дрожа от волнения, – ты плохо знаешь мое сердце!

– Прости меня, сестренка, моя маленькая Фанни! – с раскаянием произнес юноша, прижав Френсис к груди и целуя ее лицо, залитое слезами.

– Я знаю, глупо обращать внимание на слова, сказанные в запальчивости, – подхватила Френсис, освобождаясь из рук брата и с улыбкой подняв на него свои еще влажные от слез глаза, – но очень горько слышать упреки от тех, кого мы любим, особенно… когда думаешь… когда уверена… – ее бледное лицо порозовело и, опустив взгляд на ковер, она тихим голосом произнесла: – …что упреки незаслуженны.

Мисс Пейтон встала, подсела к племяннице и, нежно взяв ее за руку, проговорила:

– Не надо так огорчаться. Твой брат очень вспыльчив, ты же знаешь сама, до чего несдержанны мальчишки.