Шпион императора

Ирина Слепухина Шпион императора

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ Глава 1.

Приглашение принять участие в императорской охоте не столько польстило, сколько насторожило. Граф не был особенно близок ко двору, за что благодарить следовало, скорее всего, одного вольнодумного родственника, в свое время имевшего неосторожность перейти в лютеранство. Случилось это еще при покойном Максимилиане, когда смена конфессии не рассматривалась как покушение на священные устои Империи, но с тех пор многое изменилось – его величество Рудольф Габсбург не унаследовал веротерпимости августейшего родителя. Не только протестанту, но и его потомку трудно было теперь рассчитывать на сколько-либо завидную синекуру.

Сам Варкош пребывал в лоне римской церкви и никогда даже в мыслях не склонялся к виттенбергской ереси, однако род был непоправимо запятнан вероотступничеством. Не исключено, что это и было косвенной причиной назначения графа с дипломатической миссией к московитам – схизматикам почище зловредного Лютера.

Уж этот пост никак нельзя было назвать синекурой. Московия порой представлялась ему попросту домом умалишенных, а порой подобием открытой Колумбусом Западной Индии – изобильной и щедрой (несмотря на суровый климат) на дары природы, и так же населенной дикими аборигенами, не имеющими аналога в цивилизованном христианском мире. В самом деле, московиты определению поддавались с трудом и в поступках своих бывали непредсказуемы. К иноземцам были доброжелательны и охотно брали их на государственную службу, щедро наделяя землями; и в то же время повседневное общение с ними затруднялось подозрительностью и недоверием, очевидно сохранившимся от времен Иоанна. Судя по рассказам старожилов, тогда иметь дело с иноземцами позволялось лишь купцам, да и то с особого позволения; теперь таких строгостей не было, но все равно чувствовалось, что в каждом иноземце русские видят скрытого недруга, прибывшего сюда с недобрыми намерениями…

Поэтому работать в Москве было непросто даже обычному резиденту, Варкоша же прислали с четким заданием – позондировать возможность заключения военного союза против турок, которых никак не удавалось угомонить в Венгрии, или хотя бы добиться от Москвы ощутимой материальной помощи. Как и следовало ожидать, воевать с османскими полчищами русские не хотели, а помочь обещали – правда, не пушками и порохом, а мехами. Варкош, когда впервые услышал обо всех этих соболях и куницах, решил было, что над ним просто издеваются; но ему назвали стоимость этого товара, и он успокоился. Соболей и прочее русские обещали поставить в огромных количествах, на общую сумму в полсотни тысяч рублей. Сомнительно, правда. было, удастся ли их продать в Европе так выгодно.

Принципиальная договоренность о поставке куниц и была, собственно, единственным достижением графа Варкоша. О военном союзе с Веной Москва и слушать не хотела, да оно и понятно: ей хватало своих забот со Швецией, с Польшей, которая теперь, подписав, наконец, долгожданную Люблинскую унию, объединилась с Великим княжеством Литовским и образовала единую Речь Посполиту – государство весьма бестолковое по внутреннему укладу, но превращенное воинственным королем Стефаном в едва ли не самую грозную потенцию Восточной Европы. Московским схизматикам от нее, во всяком случае, досталось крепко. Ливонская война, сдуру затеянная Иоанном без малого полвека назад, еще при его жизни закончилась сокрушительным поражением – русские хотя и сумели отстоять от Батория Псков, все же потеряли в конечном итоге куда больше, чем успели захватить вначале, пока Беллона им благоволила.

Но Иоанн был безумец, одержимый захватнической манией (привыкший к легким победам над азиатами, он и на Запад ринулся в самонадеянном убеждении, что Литва и Ливония окажутся не прочнее Казани или Астрахани). Теперь же на московском престоле сидел Феодор – полная противоположность родителю. Тот, хотя и исчадие ада, был личность яркая и талантливая, Феодора же недоброжелатели считали попросту скудоумным. Сам Варкош так не думал, царь представлялся ему скорее человеком не от мира сего – в России таких немало, их зовут «юродивые». Австрияк не вполне понимал значение этого слова, но догадывался в общих чертах; конечно, молодого царя трудно было представить себе появившимся на Красной площади босиком и в веригах, но граф не удивился бы, узнав, что он на досуге беседует с птицами наподобие Франсиска Ассизского.

Юродивый, скудоумный или просто человек, преисполненный несвойственной правителям христианской кротости, Феодор во всяком случае не представлял прямой опасности для окружающих. У графа Варкоша, правда, не было уверенности, что правление кроткого царя окажется в конечном счете таким же безопасным для Московской державы; ибо чем ближе он ее наблюдал, тем труднее было ему отделаться от мысли, что московитам мягкая и избегающая принуждения власть вообще противопоказана.