Шпион из Калькутты. Амалия и Белое видение (с иллюстрациями)

Улик против Стайна – никаких. Он нашел тут человека, погибающего от того же самого опиума, дал ему кредит или просто записал на него двадцать рикш – ведь все эти повозки имеют регистрационный номер и вдобавок зарегистрированного владельца. Видимо, для самого этого человека такая сделка выглядела как протянутая белым собратом рука помощи. А теперь представьте себе – китайскую банду или одного из нее арестовывают за незаконную торговлю опиумом. Так ведь владелец рикш – опиумоман, да еще и человек, лет десять проведший в Китае, говорящий на всех его мыслимых диалектах. Вот вам и злодей. Что бы этот злодей ни рассказывал. Ну, и вообще, представьте эту картину: кто угодно, тем более – индиец-инспектор, пытается обвинить своего начальника-англичанина на основании показаний какого-то там опиумомана.

– А палочки? – напомнил неумолимый Джеральд.

– Эту занятную историю века этак из восемнадцатого мог рассказать Стайну тот самый несчастный, которой про китайцев знает все. А я узнала ее из одной старой книги… Кстати, надо сделать так, чтобы Тамби оставил этого несчастного в покое. Его надо лечить, а не арестовывать. Но тут я сама смогу этого от него добиться, как мне кажется. Теперь, после самоубийства Стайна, все это будет просто. Я успела. Торопиться мне надо было не столько к вашему приезду, господа, сколько для того, чтобы не давать Стайну никакого отдыха, показывать, что события опережают все, что он мог бы задумать, а тут еще Элистер, который так и остается недоступным, Тамби, как неприступная крепость. Ну, и я. В общем, много свидетелей так и не удается ликвидировать. Что остается?

– Вы решили не давать Стайну отдыха? Вы сильно рисковали, – констатировал Эшенден.

– Я рисковала бы больше, если бы дала время Стайну все обдумать и начать действовать спокойно, – возразила я. – Он ведь мог бы, для выявления Элистера, ну – захватить меня, начать допрашивать, да что угодно. Добраться и до Тамби. Я только сейчас понимаю, как мне должно было быть страшно.

– А как вы его провоцировали – через объявления в газете? – весело поинтересовался Джеральд.

– Именно так, – подтвердила я (Эшенден, довольный, улыбнулся). – Не объявления, а статьи. Одной хватило. Ну, что еще… Что меня поразило, когда я, несчастный любитель, пыталась все это распутать, – сколько народу знало или о какой-то части истории, или обо всем сразу. В нашем городе не то чтобы все всё знают, а это как… письменный стол с ящичками (тут я показала подбородком на сооружение, стоявшее за спиной Эшендена, от меня прямо и чуть вправо, в углу). В одном ящике лежит какая-то информация, но от соседнего ящика его отделяет глухая стенка. И снаружи тоже ничего не видно.

– И что, много народа знало, что высокий чин полиции, англичанин, наладил поставки контрабандного опиума? – поинтересовался Эшенден.

– Такое ощущение, что китайцы знали все до единого. Триады знали, потому что подозрение падало на них, а ведь триады относятся к опиуму с ненавистью. Китайцы с Нортхэм-роуд, похоже, тоже догадывались. Ведь это их доходы подрывались контрабандой. Тамби знал почти все. Но, к счастью для вас, заговор калькуттцев против Ганди не был известен никому. Ну, а теперь, с самоубийством Стайна…

– А стоит ли нас учить заметать пыль под ковер, – заметил Эшенден. – Мы это умеем и сами кого угодно научим. И, поскольку вы уже третий раз употребили это слово – «самоубийство»… Ну, допустим, Лайонелл Стайн понял, что проиграл, – и зачем ему было снимать комнату в гостинице, раздеваться там почти догола, ложиться на кровать и стрелять в себя левой рукой через подушку?

Повисло молчание. Я застыла, уставившись на сверкающие носки его туфель. Подняла пальцы к вискам, чувствуя, что не остановлю этим наползающую на лицо багровую краску.

– Предположим, – сказала я наконец, так же глядя вниз, – что вы узнаете, что некая женщина защищала свою жизнь и жизнь любимого человека и ей пришлось…

Я подняла глаза и запнулась. Казалось, колесо Мандалы сделало полный круг – я снова входила с робостью и надеждой в эту комнату и замирала, увидев человека с неподвижным взглядом.

Но сейчас в его взгляде было лишь искреннее любопытство. Наконец, он выпустил в потолок сладкий клуб дыма моей сигары.

И произнес приговор, следя за этим дымом, слоившимся под потолком: