Шпион, которому изменила Родина

Я часто удивлялся тому, как быстро человек ко всему привыкает. Даже к тому, что не только чуждо, но и отвратительно его природе. Пробыв какое-то время на оккупированной территории, я уже относительно спокойно принял лагерные порядки. Меня уже, казалось, ничто не могло ни удивить, ни повергнуть в уныние, ни вывести из кажущегося равновесия. Лагерь был расположен так, что лишь с одной из четырех сторон мы могли видеть небольшую часть улицы, ведущей в город. Две другие стороны, как я уже сказал, примыкали к высоким глухим каменным стенам промышленных корпусов. А вот с четвертой возвышалась железнодорожная бетонная эстакада. Время от времени сверху грохотали эшелоны с вооружением, изготовленным на этих заводах. И я знал, что производится оно хоть и подневольно, хоть и под страхом смерти, но с нашей помощью, остатками наших сил, навыков и знаний.

Те, кто попал в этот лагерь, имели бесспорное преимущество перед теми, кто оказался в Освенциме, Дахау, Бухенвальде и др. То были лагеря массового уничтожения. Этот обслуживал военные заводы Круппа, и администрация была заинтересована не только выжать как можно больше пользы из остарбейтеров, но и сохранить рабочую силу. Поэтому и назывался он лагерем для восточных рабочих. Питание хотя и скудное, все же умирать не давало. Нас не стригли наголо, не облачали в полосатую арестантскую форму. Работа на заводах, даже в горячих и вредных цехах, все-таки была легче чем каторжные работы в каменоломнях или шахтах. Однако режим был исключительно жестким. За малейшее нарушение — наказание, а за саботаж, диверсию или кражу на производстве — гильотина. И хотя эти лагеря не нарекли «лагерями смерти», но дело не в названии. Ведь и советские концлагеря почти любовно назывались «исправительно-трудовыми»…

Мы постоянно ощущали себя на дне огромного колодца, и даже для того, чтобы увидеть, что именно везли на открытых платформах, приходилось высоко запрокидывать голову. При этом риск получить увесистый удар резиновой палкой был велик. Впрочем, большинство узников ходили с постоянно опущенными головами и взгляда не поднимали. Их мало что интересовало, а круг основных забот сузился до двух: хоть что-нибудь поесть сегодня и не получить оглушающего удара палкой по голове.

Меня временно оставили электриком при лагере. Это совсем не входило в мои расчеты. Вместо того чтобы попасть на один из военных заводов, я вынужден был работать за колючей проволокой лагеря. Но вскоре я обнаружил и серьезные преимущества своего положения: сделал несколько карандашных портретов охранников. Немцы сразу оценили мои художественные способности (еще бы — ведь сам Адольф Гитлер когда-то хотел стать художником!).

Последовали заказы от лагерной администрации. Тогда я осмелел и сказал, что мне необходимы краски, кисти, разноформатная бумага… Хитрость удалась — я получил возможность выходить в город — сначала в сопровождении одного из охранников, а потом и самостоятельно. Видно так уж повелось, что в людях просыпается неуемная любовь к живописи и графике, когда «шедевры» с изображением их лиц достаются им бесплатно.

Больше всего меня поразило первое посещение Эссена. Как война кажется чем-то противоестественным после мирной жизни, так и обычный, еще почти не тронутый войной город удивлял после фронта, плена, подвалов, казематов и лагерей. Люди, обыкновенные нормальные люди, спешили по своим делам, дзинькали трамваи, работали магазины…

Вместе с сопровождающим мы сели в трамвай и отправились разыскивать все, что требовалось для рисования. Пожилой кондуктор в униформе объявлял остановки. Среди них была улица какой-то Елены — Хелениенштрассе. Кондуктор произнес название, и мне показалось, он сказал: «Хайль-Ленин-штрассе!», да при этом еще и подмигнул мне. Как бы то ни было — действительно он так произнес или показалось (последнее, конечно, вероятнее) — это оторвало меня от моих мыслей, вот уж вправду воздух свободы пьянил…

Окраины Эссена были застроены одно-, двухэтажными коттеджами, как мне показалось, похожими один на другой. Такое впечатление складывалось, очевидно, из-за того, что все они имели одинаковые двускатные черепичные крыши Правда, их тональность менялась от темно-коричневой, почти черной близ заводов, до ярко-красной по мере удаления от них, Над невысокими домами возвышались готические шпили соборов Я попросил сопровождающего — добродушного, уже немолодого немца — зайти в один из них.