Шпион по найму

Возвращаясь в Лохусалу, я остановился на том же месте, где накануне. Проблесковый маяк будто затянули марлей. Ветер тянул с берега в море, и клочковатый туман уползал по низине туда же.

Припарковавшись на стоянке пансионата, я приклеил разжеванную резинку под ручкой двери «Форда».

В номере, когда я потянулся к выключателю, ствол пистолета уперся мне под лопатку. Знакомый голос сказал:

— Конец заботам, доблестный Шемякин.

Глава третья Дальтоники

Рауль Бургер промышлял морскими перевозками и, хотел он того или нет, люди, которые зарабатывали переброской наркотиков и нелегального прочего через границы, не могли не роится вокруг ангара с «Икс-пять». Такие люди обводят вокруг пальца любую береговую стражу и на любом море. Если не все время, то в нужный час и в нужном месте — непременно.

И так останется, ибо тяга к зелью органична для человека, она в крови, наследственна. Наркотики неотъемлемы от генетики всего сущего, от амебы до человека. «Уплывать» обречены все: «бычки» и «телочки» в дискотеках — с экстази, интеллектуалы — с кокаином, отпетые — на игле. Подавляют инстинкт не сверхволевые личности, а те, у кого он слабее, только и всего.

Иллюзии неотделимы от реальности, потому что они существуют. Стало быть, иллюзии тоже реальность. Потребность диктует нам то, что мы должны делать, а протрезвевший разум только мешает, подсовывая искусственные доводы отвертеться от этого диктата. Хозяин человека — инстинкт. Забыт сухой закон в Америке. Голландцы отменили запрет на наркотики. Откажутся от предрассудков рано или поздно повсюду. Наркотики — неотъемлемая часть цивилизации…

Так говорил не Заратустра. Так говорила Марина.

Подсвечник, который приставлялся к моей спине, стоял на полу. В нем горела свеча, положенная горничной рядом с платяной щеткой в шкафу — на случай аварии в электросети. Стильность обстановки дополняли ломтики копченой курицы на хрустальной тарелке, бренди, слитый в антикварный штофчик, и две «походные», обрамленные серебром рюмки, которые Марина предусмотрительно прихватила из дома. Скатерть она соорудила из своей шали.

Ботинки и туфли мы оставили по-бангкокски за стеклянной дверью в прихожей. Шерстяная мини-юбка облегала бедра так, словно её вообще не было, что не мешало Марине выглядеть недотрогой и скромницей.

— И это длится и повторяется. Какая-то бесконечность. Они вкрадчиво являются с товаром, платят вперед, вежливо договариваются с Раулем, что это в последний раз, а потом возвращаются, и возвращаются с одним и тем же, сказала она и затяжным глотком прикончила бренди в своей рюмке. — И сегодня всю ночь до рассвета — опять раскладывание мешочков между двойными стенками «Икс-пять», пока Рауль пьет с их главным в конторе за стеклянной перегородкой. Тщательно так раскладывают… Эти хрусткие пластиковые мешочки напоминают трупики каких-то морских существ… Дурная бесконечность… За твое появление в этих европейских краях!

Она кивнула на штофчик.

— Умеешь наливать с мениском? Я умею. Меня Рауль научил… Тоже дурная бесконечность… Это питье с тобой!

— Со мной иначе, — сказал я, разливая по полной. — Со мной бесконечность обретает новое измерение.

Кажется, прозвучало интеллигентно и в тон. Набравшись духу, я добавил:

— Бесконечность моих возвращений обретает целостность. Сегодняшняя встреча выглядит более захватывающей, чем последняя, пятилетней давности. Теперь у нас есть дочь.

— Пустые разговоры, доблестный Шемякин!

— Однако, звучит возбуждающе, разве нет? — спросил я.

— Ничуть, — сказала она. — Но поскольку я опрометчиво оказалась здесь, лишена супружеского ложа не по своей вине, а кровать одна, наверное, придется обойтись с тобой по-товарищески… как принято у мужчин и женщин, которые… которые считаются коллегами.

— Тогда кто в душ первым? — спросил я.

— Наверное, я. У меня было больше грязной работы сегодня. И потом, ты по сорок минут мокнешь… Я — первая, месье…

От перевозчиков наркотиков можно получать информацию, которую и на золотого живца не выловишь. Лучшей разведки и контрразведки, чем у наркодельцов, в мире нет. Это аксиома.

Так сказала не Заратустра-Марина, так думал я сам, прислушиваясь, как она поет в ванной стародавнюю песенку из репертуара ставшего уже ископаемым Мориса Шевалье: «Все происходило на пляже, на водах, как раз в воскресенье, ля-ля… Она была в белом платье, а он носил панталоны в клетку, ля-ля!»

Когда папа под степ в комбинированных штиблетах пел это в ханойском «Метрополе», четыре лоснившиеся метиски справа и четыре слева на «ля-ля» подхватывали его под локти и он сучил в воздухе гамашами на кнопках.

«Знаешь, — сказал бы я ему, — можешь гордиться, теперь ты дедушка…»

Стараясь действовать тщательно, я аккуратно связал углы шали и отнес узел с выпивкой и закуской к обуви, за стеклянную дверь. Плотнее сдвинул шторы на окне, за которым луна высвечивала лохусальские пляж и воды, засыпаемые первой метелью. Потом вылез из свитера, брюк, остального и, надавив выключатель света в ванне, ввалился к Марине.