Шпион под подозрением. Спасские ворота

Кое-кто взобрался на стоявшие с краю троту ара невысокие деревца, из окон выглядывали любопытные, на балконах теснился народ. На крышах домов улицы Горького на фоне неба рисовались контуры омоновцев. Но вот блеснуло на металле солнце, и Маркус с ужасом понял, что они вооружены.

Дэвид Рассерт оставил машину в конце улицы Горького. Три четверти посольства наблюдали за демонстрацией и передавали новости на телевидение и радио, и, как обычно в посольствах, стремились вовлечь в эту деятельность всех остальных. Политический отдел попытался и Рассерта включить в свою команду — то-то ему пришлось бы крутиться!

Выручил его Такерман. Недаром он был резидентом. Впрочем, даже те, кто не знал о его особом положении, склонялись перед волей этого сильного человека.

— Решайте сами, чем вам заниматься, — сказал он Рассерту. — Ну а у меня руки должны быть развязаны, я собираюсь подобраться к кое-кому повыше. Не дай Бог оказаться в ловушке у миллионной толпы.

Рассерт поблагодарил его за помощь и на свой страх и риск двинулся к демонстрантам. Он, в конце концов, не для того возвратился в Россию, чтобы глядеть на жизнь из окна посольства. Дэвид буквально купался в атмосфере свершений и политической лихорадки — разительная перемена после американского столбняка! Его путь лежал к Моссовету. Те, кто сейчас вышли на улицу, не спешат к своим телевизорам и жареным цыплятам, поглощаемым в кругу семьи. Если случится худшее, кое-кто из них вообще не вернется домой.

Ему понадобилось полчаса, чтобы преодолеть триста метров. «Это еще не Сталинград, но уже что-то похожее», — подумал он. Люди жались друг к другу в наивной вере, что чем теснее они сомкнут ряды, тем труднее будет их разогнать. Рассерт пробирался вперед, действуя то уговорами, то локтями. Его осыпали бранью, какой-то пацан попытался вцепиться в него. Но вот он оказался в первых рядах. Вокруг входа в мэрию руководители расположили людей в виде полукруга. Здесь пройдет митинг, здесь зазвучат речи, обращения к правительству, призывы к действию.

Заранее назначенный президиум, состоящий из пяти-шести бородатых человек неопределенного возраста, сбился в переминающуюся группку. «Похоже, вы сами не верите, что стоите здесь, — подумал Рассерт. — После стольких лет террора, когда бросали в тюрьмы за парочку паршивых листовок…».

Какое-то время он стоял, прислушиваясь к разговорам вокруг. Их тональность поразила его. Русские жалуются всегда, но сегодня в их голосах появилась острая нотка, которой он прежде не слышал. Речь шла о руководстве и о том, почему народ должен взять бразды правления в свои руки. Толпа кипела негодованием, слышались выкрики, что «пора» — у русских всегда «пора» — сделать перестройку необратимой, «пора» перебросить мост в будущее, «пора» расширить окно в Европу, прежде чем власти снова опустят железный занавес.

— Нам не привыкать, мы делали ту революцию, — какая-то угловатая, прямая, как палка, старуха заехала ему локтем в ребро, — и сейчас пришло время совершить новую. А этих — вздернуть. — Она приоткрыла беззубый рот и закудахтала: — Заполучили на пару лет власть, тут же разжирели, оторвались от масс, забыли, каково приходится простому народу. Но теперь-то мы сумеем напомнить им о себе.

— Ну, ты даешь, бабка… — Мужчина лет тридцати схватил ее за плечи и крепко обнял. Вокруг них буйствовала толпа.

Но вот председательствующий взял мегафон и призвал к тишине. Самый высокий из всех, самый бледный и самый худой. Пищей ему служили идеи, эмоции, адреналин. Этот знал, на какую кнопку нужно нажать, искусству делать революции его обучила Россия, которая ничему другому обучить не могла.

Речь его была основательно отрепетирована. Рассерта передернуло. Ничего себе начало! Что же будет дальше, когда поднимется весь народ?

— Покой, — сказал лишенный тела, скрипучий голос, — покой — это атрибут прежнего времени. Сейчас пришло время действовать. Мы отправляемся в Кремль, к руководителям партии и правительства. Пусть видят, что народный поток не остановить.

Вдруг с улицы Горького, из толпы, взметнулся насмешливый голос: неужто они не знают, что отряды омона посланы разогнать демонстрацию? Волны страха и ненависти пробежали по толпе. Вскоре неясное бормотание перешло в рев — так на футбольном матче переходит в стон одновременный вздох тысяч болельщиков.

Рассерта вышвырнуло вперед, прижало к дверям Моссовета, сплющило, потащило вслед за вздыбившейся толпой. Он упал, и над ним прокатились голоса из мегафонов и громкоговорителей. Чей-то сапог саданул в челюсть, и метрах в семистах от него, сквозь всплеск человеческого крика, послышалась автоматная очередь.

Маркус нашел место, с которого было удобно следить за происходящим — взобрался на постамент конной статуи Юрия Долгорукого, основателя Москвы.