Шпионаж под сакурой

Я катался по полу, Марина по кровати, рискуя упасть, и вместе хохотали, словно безумные.

Отсмеявшись, я покинул-таки комнату Марины, держась за живот, который сводило от продолжительного смеха и выпитого почти натощак сакэ. Едва успел добраться за уборной.

А на следующий день за мной приехал автомобиль военного министра. Двое кэмпэй вошли в зал и забрали меня, снова сорвав с репетиции. Точнее выглядело это просто превосходно. Все трое кэмпэй были в кавалерийской форме с чёрными сапогами, белыми нарукавными повязками и фуражками на сгибе локтя. Щёлкнув каблуками, старший кэмпэй чётко промаршировал к сцене и вынул из плоской сумки внушительную бумагу с красивыми вензелями и иероглифами.

— Руднев-сан, — как на параде обратился он ко мне, — Араки Садао-дансяку приглашает вас на встречу личного характера. Приглашение подтверждено сим документом, вручённым вам лично в руки.

Я едва удержался от того, чтобы отдать честь в ответ на такой рапорт, принимая из рук великолепного кэмпэй бумагу с вензелями.

— Благодарю вас, — ответил я, разворачивая бумагу. Она, к слову, оказалась ещё и гербовой.

В общем, это было самое обычное приглашение, только написанное «высоким штилем» да ещё иероглифами, а не одной из азбук, к которым я больше привык. Собственно, ничего сверх того, что я услышал от великолепного кэмпэй, из бумаги я не узнал. Разве только, что встреча назначена на сегодня и состояться должна через полчаса.

— Автомобиль ждёт, — сообщил мне великолепный кэмпэй.

Они проводили меня через весь театр, словно конвоировали, до самого авто. Весьма внушительного и заграничного, украшенного тем же вензелем. Наверное, это был герб дансяку Араки Садао. А может какой-нибудь символ всего военного министерства. В этом я не разбирался.

Военный министр ждал меня в небольшом европеизированном особнячке с колоннами и башенками. В башенках, при надобности, можно было разместить снайперов или даже оборудовать пулемётные гнёзда — места хватило бы вполне. Я обратил на это внимание, но скорее отвлечённо, просто отметил как занятный факт. Кэмпэй проводили меня на второй этаж, мимо часовых с винтовками с обеих сторон от входной двери и ещё пары у лестницы. Принимал меня Араки в довольно большой, но по-японски уютной комнате, где кроме него сидели знакомый мне Дзиндзабуро Мадзаки и бородатый дядька, который мог быть только Родзаевским — новый лидер харбинских белоэмигрантских фашистов. Я хорошо помнил молодчиков со свастиками на повязках, выкрикивающих лозунги и вскидывающих руки в салюте, под стенами советской миссии в Харбине. Во время одного из «обысков», что периодически устраивали нам китайцы, они ворвались в миссию, и это дало нам, охране, повод вышвырнуть всех скопом. После этого меня, собственно, и перевели на границу — подальше от Харбина.

Вот уж ни думал, ни гадал, что придёт мне такой привет из Дальневосточной Москвы.

— Присаживайтесь, товарищ Руднев, — произнёс по-немецки военный министр, употребив обращение «Genosse», принятую в социалистических партиях, в основном, правого толка, в противоположность левацкому «Kamerad». — Товарищ Родзаевский не владеет японским, а потому лучше всего нам вести нашу беседу на немецком. Этот язык тут понимают все.

— Не имею ничего против немецкого, — пожал плечами я. — Только мне не очень понятно, о чём нам говорить ещё. Вроде бы, все вопросы мы решили после премьеры «Ромео и Джульетты».

— Не стоит начинать диалог столь резко, — заметил Мадзаки, выразительно поглядев на меня. — Военный министр пригласил нас побеседовать, для чего же сразу ощетиниваться, как ёж?

— Ты умеешь так хорошо высказывать мои мысли, — усмехнулся Араки, — что иногда я начинаю бояться тебя, старый друг.

— Но, всё же, министр Садао, — решил уточнить я, — вы человек занятой и не стали бы тратить своё время на русского эмигранта, да ещё и выписывать из Маньчжоу-го лидера белофашистов, если бы не преследовали каких-то определённых целей. — Наверное, немецкий язык отразился на моей речи, раз я выдал столь длинную и сложную фразу. Японским я владел не так хорошо, чтобы строить подобные.

— Моя цель, товарищ Руднев, — сказал без тени иронии Араки, — покончить с Советами, как фактом. Не должно существовать подобного государства. Оно слишком опасно в мировом масштабе. Этого не могут понять ни в Лондоне, ни в Париже, а в Североамериканских Штатах и вовсе активно поддерживают «братьев по демократии».

— И как в этом я могу помочь вам, господин военный министр? — продолжал настаивать я.

— Разрешите, я отвечу товарищу Рудневу…

А вот против Родзаевского ощетиниться вполне стоило. Он не военный министр и пребывает тут на столь же птичьих правах, как и я.

— Я вам, герр Родзаевский, — осадил его я, — не товарищ.

— И кем предпочитаете быть, — усмехнулся в бороду Родзаевский, — гусем или свиньёй?

— Товарищи, — остановил зарождающуюся перепалку военный министр, — я привык понимать, что говорят мои собеседники. А вы, хоть и по-немецки говорите, но я что-то вас понять не могу. Какие свиньи с гусями? При чём тут товарищи?