Шпионаж во время войны

Она явилась к нам с заранее созданной прекрасной репутацией о себе. В тот день в моем кабинете находились трое сухопутных и морских офицеров. Дама вошла в комнату совершенно спокойно, но с решительным видом. Во всей моей жизни я не видал такой маленькой и такой толстой женщины. Когда она сидела, голова ее едва достигала уровня моего стола, но я сразу увидел, что было бы крупной ошибкой обращаться с ней, как с простой смертной, а не как с важной особой. Она говорила по-французски и в начале разговора называла меня «этот господин», а к концу допроса я уже стал «проклятым» полицейским. Этот эпитет я получил благодаря моему настоятельному допросу о происхождении старинного голландского словаря, обнаруженного у нее.

Главная трудность в обращении с ней заключалась в том, что, о чем бы ее ни спрашивали, она ни на минуту не переставала говорить, совершенно не переводя дыхания. Голос ее становился все громче и громче. Гнев ее увеличивался по мере того, как она возвышала голос. Сидя в слишком низком кресле и находясь поэтому в невыгодном положении, она не выдержала, встала и, подойдя к нам, стала жестикулировать, размахивая руками у самого моего носа. Движения ее были настолько угрожающими, что один из моих коллег решил убрать потихоньку все металлические приборы, разрезные ножи, ножницы, линейки, находившиеся поблизости от нее. В конце концов бешенство ее приняло такие размеры и руки ее находились так близко от наших лиц, что мы также встали с мест и, по мере того как она к нам приближалась, все больше пятились назад до тех пор, пока она очутилась за столом, а мы уже совсем близко к двери. Так как никаким способом нельзя было остановить поток ее красноречия, я шепнул на ухо моим коллегам, что нам следует раскланяться с самым серьезным видом и оставить ее в одиночестве, до того времени, как будет вызван необходимый персонал для отправки ее в такси. Мне кажется, что никогда эти внушительные сводчатые коридоры не слыхали подобных выражений, какие вырывались из уст дамы, когда ее усаживали в такси. Я впоследствии узнал, что буря была бы еще страшнее, если бы инспектор, которому поручено было ее провожать, не успокоил ее, заговорив с нею о ее канарейках.

Госпожу Попович подвергли тщательному исследованию с точки зрения ее психики, и нам посоветовали не судить ее за государственную измену. Ее решили заключить в тюрьму до конца войны, и она была отправлена в Элсбери, откуда она бомбардировала власти всякого рода требованиями. Никто не мог угодить этой разъяренной даме, кроме капитана корабля «Террибл», который, по ее словам, никогда не забывал осведомиться о здоровье ее канареек. Вначале полиция заботилась о ее птицах, но потом было решено отослать их хозяйке в Элсбери, и они оказали самое успокаивающее действие на заключенную. В конце концов она была признана душевнобольной и отправлена в лечебницу.

Госпожа Ева Бурнонвиль была несомненно наименее способной женщиной из всех завербованных немцами шпионов. По происхождению француженка, она была шведской подданной, получила хорошее воспитание и владела несколькими языками. Жизнь ее не баловала. Она служила гувернанткой в прибалтийских провинциях, затем была актрисой (по-моему, очень плохой), секретаршей и машинисткой, которую время от времени нанимали иностранные миссии, и, наконец, когда стали нуждаться в шведских массажистках в военных английских госпиталях во Франции, была принята туда на службу. Английские фельдшерицы чувствовали к ней определенную антипатию и не доверяли ей. Осенью 1915 г. она подала в отставку к великой радости всех своих товарищей и вернулась в Швецию, не имея особой надежды найти работу. И вот тогда-то ее стал обрабатывать немецкий агент в Скандинавии. Она была случайно знакома с одной шотландкой, которую встречала во время путешествия по Швеции и которая дала ей свой адрес. Она написала этой даме, что желает приехать в Англию для лечения и непременно собирается ее посетить. Имея шведский паспорт, она без всякого затруднения получила разрешение приехать в Англию.

Ева Бурнонвиль остановилась во второразрядной гостинице в Блюмсбери и написала своей знакомой в Шотландию, что собирается немного отдохнуть и потом похлопотать о месте в почтовой цензуре и просила свою приятельницу дать ей соответствующую рекомендацию. Приятельница-шотландка прислала ей адрес одной своей знакомой семьи, проживавшей в Хэкней, в северной части Лондона, и посоветовала ей повидаться с ними. Ева Бурнонвиль исполнила это и, не застав никого дома, оставила свою карточку, указав на ней адрес датского посольства.