Как вскоре выяснилось, страх перед таможенным досмотром оказался беспочвенным: когда мы приземлились, не было ни проверки багажа, ни допроса в аэропорту, так что я без задержки направилась в свой первый пункт назначения – отель «Колина». Я переоделась и, снова нарядившись в любимую почетную униформу, направилась в «Свободную Гавану». Я была словно комок нервов, но сумела не показать этого, поздоровалась со всеми в вестибюле и вошла в лифт. Поднявшись на двадцать четвертый этаж, я подошла к номеру и вставила ключ в замочную скважину. Дверь открылась, я вошла и увидела, что Фиделя нет. Тогда я быстро достала из кейса баночку с кремом, открутила крышку и увидела, что капсулы почти растворились, превратившись в тестообразную массу. Использовать их уже было нельзя, да я и не собиралась, так что я решила, что безопаснее всего выбросить их в биде. Они никак не смывались, пришлось повторить попытку несколько раз, но наконец я увидела, как они исчезли, и испытала чувство облегчения. Наконец можно было вздохнуть спокойно. Я почувствовала, что свободна.
Три слова из уст того же человека, от которого я первый раз услышала предложение «нейтрализовать» Фиделя. «Не делай этого». Просьба? Совет? Предупреждение?
Немного спустя в комнату вошел Фидель, и я обрадовалась при виде его, хоть он и казался отстраненным и занятым, как всегда.
– Немочка! – воскликнул он, когда увидел меня.
Я не удержалась и выдохнула: «Я соскучилась». Это было первое, что пришло мне в голову.
– Где ты была? С этими из Майами, с контрреволюционерами? – спросил он тогда. Хотя видно было, что ему не нужен ответ. Он тяжело вздохнул, как будто говоря: «Не отвечай, я и так знаю». Потом он сел на кровать, снял сапоги, вымазанные в глине, и улегся. Пепельница была полна сигар, его обычных «Ромео и Джульетта», изготовленных специально с его портретом и датой освобождения на сигарном кольце.
– Я должна спросить тебя, что со мной произошло в день операции, что случилось с нашим ребенком. Это главная причина, почему я здесь.
– А разве не для того, чтобы убить меня?
Как и со всеми остальными, Фидель говорил тогда со мной, глядя мне прямо в глаза, и не оставалось ничего другого, как признаться.
– Да.
Тогда он достал собственный пистолет из кобуры, положил себе на колени, а потом передал мне. Я сжала его в руке, посмотрела на Фиделя, который продолжал спокойно лежать. Он закрыл глаза и сказал:
– Никто не сможет убить меня. Никто. Никогда.
– Я могу, – возразила я.
– Ты этого не сделаешь, – твердо закончил он.
Он был прав: я бы этого не сделала. Я не хотела причинять ему вред и никогда этого не хотела, сколько бы себе ни твердила, что должна ненавидеть его изо всех сил, чтобы убить. Я выпустила пистолет из рук и неожиданно почувствовала большое облегчение.
Слезы полились у меня из глаз. Он увидел это и сказал, чтобы я подошла к кровати. Я упала на колени рядом с ним и, рыдая, на грани истерики, не в силах больше сдерживаться, кричала, требуя ответить, что с нашим ребенком. Я била кулаками по кровати и даже набросилась на Фиделя и ударила его, все такого же спокойного. Он очень нежно попытался успокоить меня.
– Все хорошо, тише, все хорошо.
– Нет! – не унималась я. – Что произошло?
– Я все уладил. С доктором покончено.
– Но я не знаю, что случилось, – продолжала спорить я.
– Я знаю, знаю.
– Как? Что ты знаешь?
– Я знаю все. Нет никаких проблем. С ребенком все хорошо.
«С ребенком все хорошо». Мой сын жив! Я хотела увидеть его, обнять, я стала уговаривать Фиделя, чтобы отвез меня к нему, но он отказал, отрезав: «Он в хороших руках». Выяснилось, что о нем заботились Фернандесы, те учителя английского, к которым я часто ходила в гости. Я хотела немедленно бежать к ним, но понимала, что это невозможно, потому что мое пребывание на острове было ограничено. В Майами ждали, что я вернусь после успешно выполненного задания по ликвидации Фиделя, и я была уверена, что агенты ЦРУ следят за каждым моим шагом здесь. К тому же Фидель заявил, что его ребенок – «сын Кубы».
– Но он и мой сын тоже, – ответила я.
Я стала угрожать, что вернусь с
– А чего ты хотела? Я тут один, что мне еще было делать? Но ты по-прежнему моя немочка.