Если бы кто-то сказал мне, что это день, который я должен помнить всегда, я бы, конечно, сделал его другим. Я был достаточно взрослым, чтобы знать условности этих вещей. Если бы, например, моя мать была солдатом и шла настоящая война, я бы стоял у дверей и все это отмечал. (И если бы она не была тем, кем была, и если бы она была на правильной стороне.) Я бы отметил блеск в ее глазах, смелость ее улыбки, положение ее плеч в большом твидовом пальто. Я бы выдержал этот дополнительный момент, глядя в туман после того, как красные огни машины растворились в нем; сделал снимок на память о высокой бледной девушке в халате, розовых тапочках и теплой постели позади нее, но никого больше в доме.
А потом я бы не пошел в школу, а остался бы дома. Только я, один. Нет Маргарет, чтобы сгладить атмосферу. В Маргарет было что-то столь приземленное - мирское было новым словом, я слышал, как миссис Лейси говорила ее высоким звонким голосом, и я удержал его, хотя не совсем уверен в его значении, и применил его к Маргарет, Маргарет. с ее тяжестью, толстыми ногами и прыщами. Было бы намного лучше быть восьмилетним, всего несколько дней после восьми и оставаться в одиночестве в доме.
Я бы сделал что-нибудь в одиночестве. Я бы достал карты, сел на ковер в гостиной и поиграл в пасьянс. Миссис Лейси научила нас играть в игру терпения, которую она назвала китайцем. Она сказала, что в Сингапуре был китаец, который сидел на улице и приглашал вас поиграть в игру, и вы платили ему деньги, и он дал вам колоду карт, и если у вас вышло более тринадцати карт, он дал вам деньги. назад, и вы также сохранили карты, и вы выиграли. Звучит не так уж и много, тринадцать, но это было нелегко. Миссис Лейси сказала, что дело в разногласиях. Китаец был хорош в суммах и умел рассчитывать шансы. Он не стал бы сидеть на улице и играть в игру, если бы не знал, что в основном выиграет. И все же время от времени шансы падали в пользу игрока, и это заставляло вас чувствовать себя хорошо. Так что я раскладывал карты, семь вместе с первой перевернутой, шесть на следующую строку и так далее, и играл всю игру, и когда я разобрал колоду один раз - только один раз, китаец был строг к этому и продолжать было бы жульничеством - я собирал карты, тасовал и сдавал еще раз.
Снова и снова, пока игра не выходила, я раскладывал ряды карт по узору персидского ковра перед огнем, и огонь горел (должно быть, там была какая-то невидимая рука, чтобы зажечь его для меня), и вот будет отблеск огня и круг света от лампы, или, возможно, по мере того, как день медленно проясняется, низкий луч зимнего солнца пробивается сквозь серую за окном.
Я сдавал карты, и они становились четкими. Я соберу их и снова разберусь. Я все время знал, что в любой момент может прийти полицейский или почтальон, какой-то человек в форме с новостями в нем, сдерживая слова, как будто он держит свой велосипед, как если бы вы удерживали молодую собаку от странник; и светловолосая девушка, которая стояла в дверях (героиня для меня, обладающая качеством спокойствия и самообладания выше данного возраста), сразу узнала бы, что это были за слова, по выражению его лица.
Если бы она была солдатом, это было бы черно-белым; черно-белые, как телеграмма почтальона, потому что это был 1961 год, потому что мне было восемь лет, потому что война была противостоянием добра и зла, а солдаты на нашей стороне были героями, потому что я смотрел телевизор, потому что мы тогда не будет цвета. Это стало ясно, а не путаницей: тусовка в доме Лейси после школы, пребывание на чаепитии - хотя само по себе в этом не было ничего странного, я часто бывал там за чаем - пребывание там даже после прихода мистера Лейси. домой, налил джин с тоником и включил «Новости», пока зазвонил телефон, затем застелил постель в комнате Сьюзен и остался на ночь. Твои родители вернутся поздно, они хотят, чтобы ты остался с нами. И весь этот вечер под поверхностью, знание чего-то большого невысказанного, фальшивости улыбок и кодировки слов.