Шпионские игры царя Бориса

Никлаус Экк оставался невозмутим. Он спокойно встал и не торопясь передвинул свое кресло к камину. Экк понимал, что сейчас ему достаточно намекнуть и осведомительница проявит готовность услаждать его хоть прямо на лежавшим посреди этой гостиной дорогом персидском ковре. Но Никлаус Экк хотел в ту ночь просто погреться у камина. Кроме того, мудрый бургомистр прекрасно понимал, что пятнадцатитысячная Рига маленький город, где все знают все обо всем. Он не желал прослыть развратником. А главное, опытный человек понимал: глупо смешивать деловое и личное, вовсе незачем превращать отличную осведомительницу в отнюдь не самую красивую любовницу. А польстил он вдове, которую на самом деле вовсе не считал прекрасной, лишь потому, что комплимент ему ничего не стоил. Толковый руководитель знал, когда надо запугать подчиненного, а когда, наоборот, похвалить без серьезной на то причины. Он дал собеседнице слабую надежду на роман с собой, богатым и влиятельным, показал, что оценил ее как женщину, и теперь получившая надежду и почувствовавшая уважение к себе вдова станет значительно лучше служить ему.

Он посмотрел на свою собеседницу и ласково улыбнулся:

— Итак, мы остановились на роли в этом деле моего родственника Генриха Флягеля.

— Да, да, — торопливо подтвердила женщина то, что было и так очевидно.

«А ведь нелегко живут вдовы в этом городе, — подумал вдруг Никлаус Экк. — Мужчины гибнут на войне, в путешествиях, в драках, по разным причинам умирают после обильных возлияний. Их остается меньше, чем женщин. Если у вдовы есть дети, то у нее очень мало шансов вновь выйти замуж — женихи смотрят на более молодых и бездетных. А внебрачные связи лютеранская церковь резко осуждает. И живут вдовы словно монашенки. А ведь находятся люди, желающие ликвидировать привилегию вдов открывать корчмы. Но вот этого я не позволю. Я не святой, порой не раз путал городские деньги и свой карман. Но еще семь лет назад открыл конвент для вдов, где у них есть жилье и питание, когда они не имеют никаких доходов. И не за счет города открыл, а за свои же, прямо скажем, наворованные деньги. Да, забрал их у города себе, но для самой благой цели. Еще неизвестно, на что потратил бы средства магистрат, а я направил их на благородное дело. И лишить вдов права открывать корчму тоже никому не дам».

Женщина смотрела на бургомистра и гадала: а чего он смолк, чего хочет? После паузы, вызванной раздумьями о вдовьих судьбах, Экк продолжил разговор:

— Так, значит, иезуит насторожился, когда увидел Генриха Флягеля?

— Да, и внимательно смотрел, куда он идет.

— А больше в тот дом никто не заходил?

— Нет, но вышел слуга и куда-то поспешил, словно на ночь глядя его вдруг послали по важному делу…

— Какая до странности холодная ночь, — неожиданно пожаловался Никлаус Экк неизвестно кому. — Что же происходит?

— В самом деле, что? — задумчиво произнес третий из собеседников.

Был он флегматичным, вежливым, но когда в упор смотрел на корчмарку своими бесстрастными глазами, та с трудом сдерживала тревогу. Летней, но отнюдь не теплой ночью у Никлауса Экка гостил городской палач Мартин Гуклевен.

— Загадки загадками, а дело делом. Я принес очередной счет.

Никлаус Экк поежился от холода, вздохнул. Сообразил, что есть вещи, которые не стоит слышать вдове-корчмарке.

— Ты можешь идти, — кивнул бургомистр даме.

Подождал, пока слуга отведет ее к выходу. Затем, взяв написанную палачом бумагу, он начал читать:

«Достопочтимый, мудрый и милостивый государь! С Пасхи по сей день 1599 года мне причитается за следующее…»

Не удивляйтесь, читатель, рижские палачи в то время вынуждены были беспокоиться о зарплате. В сохранившемся с XVI столетия и по сей день в рижском архиве подлинном документе Мартин Гуклевен просил одну рижскую марку за выворачивание членов вору, четыре марки — за наказание двух нечестных судебных служителей, шесть рижских марок — за казнь большим мечом опасного преступника. Палач, в сущности, не был жаден и, добросовестно делая преступников и подозреваемых инвалидами или лишая их жизни, потом не просил за свою работу лишнего. За что его и ценил бургомистр — счета палача Мартина Гуклевена можно было не проверять.

— Завтра пойдешь к городскому казначею, получишь деньги, — пообещал он. Взял в руку перо, окунул в чернильницу и написал на бумаге: «Оплатить».

— Но что все-таки происходит? — спросил палач.

— Я, конечно, не знаю всего. Но, думаю, русский царь снова заинтересовался Ригой.

— Так не пора ли передать Генриха Флягеля в мои руки? — невозмутимо спросил палач. — Право же, у меня есть средства, чтобы узнать от него все секреты.