Шпионский тайник

Меня определили шпионить за сотрудниками МИ-5. Последние шесть лет я следил за ними всегда и везде, куда бы они ни пошли – в магазин, кино, туалет, к проституткам, в массажный салон, к любовницам, на отдых в Богнор и на Тенерифе, в Нассау и Москву. Я видел мужей, свисавших с люстр, и жен, хлеставших их ивовыми плетками. Видел шестидесятилетнюю секретаршу, старую деву, катавшуюся по гостиной на роликах – голой. Я записал на пленку сотни встреч, истоптал сотни продуваемых ветрами перекрестков, проглотил сотни дешевых сэндвичей и не нашел ни одного чертова предателя.

Но один все же имелся. Я был в этом уверен. Файфшир был в этом уверен. И он знал, что если будет продолжать следить, если я буду продолжать следить, если остальные будут продолжать следить, то рано или поздно шпион, кто бы это ни был, допустит ошибку.

На четвертом году работы я наткнулся на Скэтлиффа. У него была секретарша, горбоносая, тощая, морщинистая мегера, напоминавшая улетевшего из клетки громадного орла. Люди ее породы, дотошные и педантичные, следят за тем, чтобы все было на своем месте, и ведут строгий учет самих этих мест. А еще я узнал, что она – невероятный тезавратор.

У секретарши была большая квартира в разваливающемся террасном доме на Уэстборн-Террас, неподалеку от Бейсуотер-Роуд. Квартира, до предела забитая самым невероятным хламом: пирамидами коробок с колготками, купленными на распродаже в «Дебенхеме»; сотнями пустых пластмассовых пудрениц; кучами мужских нейлоновых носков, добытых на другой распродаже; рядами разного размера туфель; газетами и журналами десятилетней давности; пустыми консервными банками, начисто вымытыми и аккуратно составленными. Судя по всему, она застала бум старинных вещей и была твердо намерена не пропустить следующий.

Возле каждого предмета лежал волосок. Проверяя положение волосков, секретарша могла определить, трогал ли кто-то ее вещи. Я потратил на эту квартиру несколько дней, но волосков не заметил. Однажды она из-за мигрени вернулась домой раньше обычного и увидела, как я выходил из здания. Проверила положение волосков, смекнула, что к чему, и доложила Скэтлиффу, что я за ней шпионю.

Коммандер Клайв Скэтлифф был в департаменте первым человеком после Файфшира. Раздражительный, далеко за сорок, невысокий, худощавый и гибкий, с седыми, небрежно зачесанными назад волосами, что совершенно ему не шло и делало похожим то ли на пианиста-аккомпаниатора, то ли на продавца подержанных авто. Крохотные, цепкие, холодные глазки постоянно бегали туда-сюда, ни на чем подолгу не задерживаясь. Рот маленький, тонкие губы плотно сжаты. Говорил он как будто сплевывал, а сказав, что хотел, снова поджимал губы. Кожа болезненно-бледная, словно и солнца никогда не видела, руки костлявые, пальцы почти всегда сцеплены. Иногда казалось, что сама атмосфера реагирует на него высоким давлением.

Наверх Скэтлифф пробился как-то странно и неожиданно. Три года назад о нем никто и не слышал. Но он работал как проклятый, был крайне умен, лизал любую важную задницу, а когда облизанный поворачивался, чтобы поблагодарить за услугу, обходил его сзади и наносил удар в спину. Он считался близким другом прежнего министра внутренних дел, а теперь прикормил и Энтони Лайнса. Нравился Скэтлифф немногим, и Файфшир в это число не входил. Он никогда не выказывал открытой враждебности, но я все видел и понимал. Неоспоримым оставался тот факт, что Скэтлифф метит на самое высокое место. И даже сам Файфшир объявил его своим наиболее вероятным преемником. Как профессионал, он не мог не восхищаться способностями заместителя, хотя и не делал секрета из того, что лично отдает предпочтение Виктору Хаттену, всеми любимому директору службы безопасности СИС.

Узнав, что я шпионю за его секретаршей, Скэтлифф пришел в ярость. Он вызвал меня в кабинет и орал минут десять кряду. Ему было наплевать, кто давал мне инструкции – пусть даже сам Господь Бог. Его личный штат проверке не подлежит – вот что главное. А скрытое наблюдение за секретаршей есть неуважение к его мнению. Скэтлифф поднял такую вонь, что ради поддержания мира и гармонии даже непоколебимый Файфшир был вынужден отступить и на какое-то время оставил заместителя и его сотрудников в покое.

Через несколько месяцев, когда пыль улеглась, шеф сказал, что мне, как ему представляется, стоило бы со Скэтлиффом помириться. Даже по прошествии немалого времени тот продолжал – да, несправедливо, соглашался Файфшир – обвинять в случившемся меня, а не того, кто давал распоряжение на слежку за секретаршей. Шеф также сказал, что рано или поздно уйдет, и, когда это случится, именно Скэтлифф займет его место. Если я заранее не приму нужных мер и не добьюсь смягчения в наших отношениях, меня ждут трудные времена.

Я ответил, что, мол, более трудные и представить невозможно, но Файфшир заверил, что мои нынешние трудности – это цветочки. Произнес он это так, что всякое желание спорить у меня отпало. Шеф умел убеждать.