Шпионы «Маджонга»

Саймон много раз слышал это старое выражение — «Я был оглушен». В произношении Цю, несмотря на спокойный голос, звучал ужас.

— К счастью, я успел уехать, прежде чем началось самое худшее. Но даже тогда я видел, успел увидеть много… много разного. Я постарался задержаться на Западе на несколько лет, переводясь из одного университета в другой. Мой отец занимал высокий пост в Главном управлении Центральной разведки, он был способен прикрыть меня. И конечно же, я готовился.

— Готовились?

— К будущему. К мирному времени, когда Китай снова обретет свое место в этом мире. Тогда люди, подобные мне, с западным образованием, снова начнут пользоваться уважением и займут надлежащее место.

Наступило долгое молчание. Через некоторое время Саймон придвинул свой стул к Цю так близко, что лицо его почти касалось лица китайца, и сказал:

— Я хотел бы поговорить с вами.

— О чем?

— Может быть, вы согласитесь поговорить с глазу на глаз?

— В этом нет необходимости. Моя жена хороший партийный товарищ. Мои дела также и ее дела, и дела партии.

— У нас то же самое. — Одна рука Джинни лежала на столе.

Саймон взял ее двумя своими ладонями и сжал. Джинни удивленно посмотрела на мужа, пораженная этим, таким необычным выражением привязанности на людях.

— Тогда говорите, — сказал Цю. — Что вы хотели сказать?

— Сначала я хотел бы узнать кое-что у вас, Цю Цяньвэй. Зачем вы заставили мою жену написать это письмо и оставить его в моем сейфе?

Джинни сидела, не сводя глаз с рук Саймона, сжимавших ее ладонь. Но, услышав вопрос, она подняла глаза и пристально всмотрелась в его лицо, в то время как по ее собственному распространялась волна радости.

— Вы представляете себе, какие страдания вы причинили мне этим? — продолжал Саймон. — Зачем, Цю Цяньвэй? Зачем?

Цю нахмурился и не ответил. Саймон опять заговорил:

— У меня было много времени подумать над этим, пока я находился здесь. И я думаю, что знаю ответ. Вы никогда не доверяли мне, никогда не верили, что я буду в точности подчиняться вашим инструкциям. Поэтому вам было необходимо вывести меня из душевного равновесия, ослабить мою способность защищаться.

— Может быть, — пробормотал Цю. — У меня был приказ. Я его выполнял.

— Но тогда скажите мне: была ли необходимость вмешивать во все это мою несчастную семью? Почему ради выполнения ваших планов они должны были страдать?

Цю фыркнул.

— Разве это не очевидно? Ваша жена слишком многое о нас знала. Ваш сын стал свидетелем убийства ваших слуг.

— Но это не дает объяснения тому факту, почему вы привезли их в Чаян. Вы же могли просто убить их.

— Вряд ли. Ведь они были превосходными заложниками, не так ли? Мы собирались использовать их для того, чтобы сохранять контроль над вами, пока не доставим в Китай и вас тоже. К счастью, оказывать давление через них так и не понадобилось. Мы захватили вас в Сингапуре с первой попытки.

— Я понимаю вас. И я рад.

— Рады?

— Да, рад. Потому что это сделало меня ближе к моей жене и детям. Чаян — хорошее место для этого, Цю Цяньвэй. Для перевоспитания, я имею в виду.

Джинни стиснула руки мужа и отвернулась, чтобы скрыть набежавшие слезы. Саймон поднес ее руку к своим губам и сказал:

— Я у тебя в долгу.

— Ты ничего мне не должен, — прошептала она.

— Ты выстояла против них, хотя было так легко подчиниться.

— Выстояла только сначала, — надменно вставил Цю. — Но потом она все же открыла сейф.

Саймон стиснул руку Джинни с такой силой, что ей стало больно, но она не показала этого. Наступила долгая пауза. Потом Саймон спросил:

— Джинни, почему ты сначала отказывалась открыть сейф?

— Из-за моего долга перед тобой. Я лгала тебе много раз. Ты не отвергал меня. Ты не упрекал меня. Ты был терпелив выше всякой меры. Только когда он забрал наших детей, я предала тебя.

— Я знаю. И ты не предала меня, Джинни.

— Ты такой англичанин… — пробормотала она.

— Почему?

— Потому что ты так меня любишь. Потому что ты так путаешься в своих размышлениях о том, что ты называешь нравственностью. В Китае у нас нет нравственности, нет морали, есть только обязательства.

— И я путаюсь?

— О да. Ты хочешь преуспеть во всех своих делах. Гонконг хорошее место для этого. Там человек добивается всего сам, причем как может, любыми средствами, плохими или хорошими — неважно. Но, хотя это и твой мир, тебе не хочется, чтобы тебя считали именно таким.

— Я пытался быть честным во всех своих делах. Но это не всегда мне удавалось.

— Это не в обычаях Гонконга — стараться быть честным. Поэтому ты и англичанин, хотя сам ты считаешь себя человеком Востока. И еще: ты не уважаешь своего отца. За это китайцы тебя не любят.

Саймон вздрогнул.

— В самом деле?

— Да. Они просто не могут понять такое.

Саймон уставился на пламя свечи, задумавшись над словами жены.

Цю постоянно бросал на них взгляды, удивленный зрелищем и интимным разговором между Юнгами. Вдруг Саймон резко повернулся к нему. Он подпрыгнул от неожиданности.

— Ведь это вы спасли Тома и Диану тогда, в «Оушн-парк», так?

Цю обдумал неожиданный вопрос англичанина на предмет скрытых в нем ловушек, но не обнаружил ни одной.

— Да.