Шпоры на кроссовках

– Может, скиф, – заявил рыжий и в третий раз показал "копец". Такая целеустремленность заслуживала похвалы, но у Кольки особого восторга не вызвало.

– Да, там есть такие, – согласился светловолосый. – Но он говорит по-нашему. Вдруг он кариец или иониец?

– Предатель, – кивнул рыжий. – Его надо убить. Он нас видел, Антонин. Он скажет.

– Фемистокл[11] призывал не убивать без нужды наших братьев из Карии и Ионии, – возразил светловолосый с девчоночьим именем. – Они служат мидянам не по своей воле… Убери ногу, Филипп, расспросим его и решим, как быть.

– Убить, – настаивал Филипп, но ногу убрал. Колька сплюнул, стараясь попасть на его плащ, но промазал. Потом обозвал обоих мальчишек предельно нехорошими словами. Те выслушали с интересом, переглянулись, и Филипп отошел к дереву, где поднял камешек и начал затачивать нож. Антонин сел на корточки и сложил руки на коленях:

– Ты откуда? – с интересом спросил он. – Ты из Милета? Из Галикарннасса? – Колька молчал, пытаясь хоть как-то сориентироваться, и Антонин вздохнул: – Послушай, я еще никогда не убивал людей, даже варваров. И мне не очень этого хочется. Но Филипп, – он кивнул в сторону молчаливого приятеля, – зарезал первого человека три года назад. И с тех пор делал это не раз. Понимаешь ли, он спартанец, а они очень просто относятся к своим и чужим жизням… Так как тебя зовут?

– Николай, – буркнул Колька. Антонин кивнул:

– Так ты из Ионии? Или из Карии?

– Он предатель, – подал голос Филипп.

– А ты олигофрен, – огрызнулся Колька. – Тьфу, черт, это же греческое слово!

– Он назвал меня немногоумным, – объявил Филипп.

– Ну, я не могу с ним полностью не согласиться, – вздохнул Антонин.

– Тебя я тоже убью, – пообещал Филипп. – Потом. Когда прогоним персов.

– Хорошо, хорошо, – согласился Антонин. Видно было, что обещают ему это уже не в первый раз. – Если ты Николай, – обратился он к Кольке, – то ты не можешь не быть эллином.

– Я македонянин, – ляпнул Колька. Но, как ни странно, это неожиданное заявление смягчило греческих мальчишек. Филипп что-то буркнул и махнул рукой, а Антонин улыбнулся:

– Ты из людей Александра[12]? Бежал от персов?

– Он лазутчик, – уже неуверенно вклинился Филипп.

– Слушайте, – сердито сказал Колька, – если вы мне развяжете руки, то развязывайте. Но предупреждаю, первое, что я сделаю – расшибу табло этому бритому под ежик. А если хотите меня зарезать – то хватит болтать, режьте!

"Ой, что я говорю!" – успел ужаснуться Колька. Но Антонин, достав из-под своей накидки такой же, как у Филиппа, нож, вопросительно посмотрел на мальчишку-спартанца:

– Он будет драться с тобой, если я его развяжу, потому что ты его оскорбил. Так как?

– Не порть ремень. Развяжи, – посоветовал спартанец и, отложив нож, встал, сбрасывая плащ. Сжал кулаки, поднял их и шире расставил ноги.

– Боксер, блин, – Колька сел, чтобы Антонину удобнее было освободить руки, а ноги развязывал сам. – Только и умеешь, что со спины прыгать?

Ему ХОТЕЛОСЬ драться, хотя противник выглядел очень серьезно. Колька поднялся на ноги и, отшвырнув рубашку, принял стойку, как на занятиях по самообороне.

– Погодите! – Антонин встал между ними, разведя руки. – Договоритесь, как это завещано богами, чтобы все было по чести. Будете бороться, драться на кулаках или предпочтете панкратий[13]?

– Все равно, – Филипп презрительно повел бровью. – Пусть выбирает.

– Что еще за панкратий? – опешил Колька

– Он не знает панкратий, – не ответил на вопрос Антонин. И посоветовал снова обернувшись к Кольке: – Выбери просто борьбу.

– Пусть борьба будет, – согласился Колька. Филипп поднял лицо и руки к небу и сказал торжественно:

– Я буду бороться честно, свидетели боги, – и принял уже другую стойку, хорошо знакомую Кольке по телечемпионатам, когда выступали "классики" -борцы. Сам Колька, чувствуя себя неудобно, тоже обратился к небу. Он усердно занимался самообороной, но знал не так уж много приемов – только те, которые показывал преподаватель ОБЖ: как освобождаться от захватов, как блокировать удары, как проводить броски… И все-таки отступать не хотелось. И никакой дрожи Колька в себе не чувствовал.

Спартанец заскользил навстречу плавным, мягким шагом, чуть шевеля пальцами рук, пригнувшись. Колька, собственно, не знал, что надо делать – нападать первым на самообороне не учили. Поэтому он ждал, тоже чуть пригнувшись, в голове была жуткая каша из того, что надо делать. Но буквально за миг до этой особо дружеской спортивной схватки, когда Колька уже не мог выносить напряжения и готов был броситься на противника первым, а там будь что будет, раздался вопль Антонина:

– Оставьте это, мидяне!

"Поехали" – обреченно и в то же время с каким-то удовлетворением подумал Колька, увидев, как Филипп опустил руки и длиннющим прыжком метнулся к ножу, крикнув Антонину – тот свой уже выхватил:

– Бежим!

– Поздно! – лицо эллинского мальчишки исказилось.