Шпоры на кроссовках

Его сразу удивила ода странность. Статуи слева и справа были статуями мальчишек — начиная с немного младших, чем он, и кончая теми, кто выглядел старше год-два-три. Выполнены статуи были с великолепным мастерством — если бы не однотонность камня, Колька мог бы решить, что вдоль аллеи выстроились десятки пацанов, решивший поиграть в старинную игру «замри!» И еще кое-что он заметил, и это было уже неприятно. Мастер, исполнявший статуи, был злым человеком. Он запечатлевал своих натурщиков — или как они называются — в моменты каких-то неприятностей. Об этом говорили лица статуй — испуганные, ожесточенные, кричащие, умоляющий, злые, ненавидящие — и их позы — кто-то бежал, другой наоборот — рвался вперед, отводя кулак, третий пытался закрыться руками, кто-то даже стоял на коленях… Увиденное так неприятно поразило Кольку, что он не сразу заметил еще кое-что.

Одежда тоже менялась. В начале аллеи стояли одетые так же, как сам Колька. А сейчас он уже шел мимо ребят, одетых в другие кроссовки, почти не на ком не было джинсов, совсем ни на ком — шортов, и рубашки, и рубашки выглядели проще… Колька заметил крепыша, увешанного разным металлом — в цепях и заклепках, с замком, висящим на лацкане безрукавки, выглядевшей, как кожаная. «Металлист», — вспомнил Колька фотки на старых, конца 80-х годов, журналов, которые разглядывал, доставая с антресолей.

Теперь он стал всматриваться не в лица — уж очень было жутковато — а именно в одежду. И уловил — правда меняется! Вот некоторые даже босиком пришли, в кепке кто-то, а другой — в майке… Колька прошел мимо парня в гимнастерке, украшенной какой-то медалью, галифе и сапогах, мимо еще нескольких в старой военной форме…

Одежда продолжала меняться — будто в музее по истории костюма. Чаще встречалась совсем незнакомая военная и полувоенная. Потом Колька увидел первого взрослого — уже немолодого гусара в своей пышной, со множеством прибамбасов, форме, усатого, с лицом горды и печальным. Дальше взрослые встречались чаще, и к тому моменту, когда кивера заменили треуголки, а на головах под ними появились парики, число взрослых и подростков сравнялось.

Замок приближался — медленно, но приближался, и в душе Кольки росло тягостно-опасливое чувство. Казалось, замок поглощает солнечные лучи и расплывается в небе, как жуткая опухоль. Узкие окна-бойницы смотрели, словно прорези шлема злого рыцаря.

Колька шел мимо людей в доспехах. Встречались и просто одетые, в лаптях или вообще босые, но большинство носило панцири и шлемы, всякое такое, и подростки, и взрослые. Тут почти нельзя было увидеть на лицах страх или отчаянье, никто не изображался бегущим или молящем о пощаде…

Доспехи делались проще. Со щитов исчезали христианские символы — тех заменили какие-то неизвестные мальчишке, продолжавшему озираться с опасливым любопытством. Ему казалось, что он идет уже много часов, но, когда он взглянул на часы, то увидел мигающие на циферблате сплошные нули. Похоже, часы сломались.

Последним — у самых ворот замка — стояли вновь люди без доспехов, хотя некоторые и со щитами у них — и у взрослых, и у мальчишек — были суровыми, непреклонными и немного звероватыми.

Все. Пришли. Колька стоял у высоких, из черного дерева, со скрепами, петлями и засовом черного металла, дверей. Выглядело это, наверное, глупо — зачем шел?! — но думать про это мальчишка не успел.

Двери открылись — бесшумно и плавно.

Внутри — свет.

* * *

Родители не раз укоряли своего сына, что он мало читает. Это стандартный упрёк нынешнему поколению от предыдущего, и он, кстати, не всегда справедлив. Конечно, нельзя сказать, что Колька утыкался в книжку, едва выдавалась такая возможность, но читал он вовсе не мало, именно поэтому успел к своим тринадцати годам познакомиться с массой фантастическо-приключенческой литературы. И, читая, конечно же мечтал — вот если бы…

Но вот. Пожалуйста. И если бы — сколько угодно. А входить внутрь не хотелось. Хотелось стукнуться пятками — и унестись прочь от зеленоватого, какого-то неживого света, заливавшего просторный неживой зал и круто поднимавшуюся вверх лестницу с могучими перилами. Кроме того, Колька заопасался: а что если шпоры больше не сработают?! Он уже совсем собрался проверить это, но сам себе сказал весьма сурово: «А не струсил ли ты просто-напросто, Николай? Ну конечно, это тебе не Doom-y думать. А ну-ка — вперед!»

Не сказать, чтоб эта решительность помогла сразу. Но, потоптавшись на плоском широком пороге из каменной плиты, Колька осторожно шагнул внутрь.