Шрам

– Вот свидетель обвинения, – веско сказал Фагирра. – Имя этого человека – Эгерт Солль, последнее время он был вхож в кабинет декана и близок к его дочери… Потому его свидетельство так важно для нас – в ту роковую ночь он присутствовал на отвратительном колдовском ритуале… Мы слушаем вас, Солль.

Во всем мире стояла гробовая, неестественная тишина. Два окна смотрели на Эгерта, как два пустых прозрачных глаза; он молчал, и в столбах света танцевали пылинки, и Тория, замершая на своей скамье, вдруг подняла голову.

Наверное, ей передалась его боль и его тоска – но в эту самую секунду он вдруг ощутил, как, осознав ужас и отчаяние любимого человека, она ищет его взгляда.

Он молчал, не в силах выдавить ни звука. Фагирра усмехнулся:

– Хорошо… Я буду задавать вопросы, а вы отвечайте. Верно ли, что ваше имя – Эгерт Солль?

– Да, – механически произнесли его губы. По толпе пронесся вздох.

– Верно ли, что вы прибыли из города Каваррена около года тому назад?

Эгерт увидел башни и флюгера, отразившиеся в воде весенней Кавы, вымытую дождем мостовую, лошадку под нарядным детским седлом, звонко хлопнувший ставень и смеющуюся мать с ладонью у глаз…

– Да, – ответил он отрешенно.

– Хорошо… Верно ли, что все это время вы жили при университете, тесно общаясь с деканом и его дочерью, что она уже почти стала вашей женой?

Он наконец уступил молчаливым просьбам Тории и решился посмотреть на нее.

Она сидела, подавшись вперед и не сводя с него глаз; Эгерт почувствовал, как, поймав его взгляд, она чуть расслабляется, и лицо ее теплеет, и искусанные губы пытаются сложиться в улыбку. Ей радостно видеть его даже сейчас, на пороге предательства, и она спешит излить на него неистребленную пытками, почти материнскую, исступленную нежность, ведь его тоже пытают, пытают, может быть, горше и больнее, на глазах всего города, на глазах любимой женщины, она понимает, каково ему, что с ним сейчас, что будет потом, она все понимает…

Ему легче было бы пережить презрение, нежели сострадание. Он перевел на Фагирру замутненные, полные ненависти глаза:

– Да!

И в этот момент во взгляде Тории что-то дрогнуло. Солль снова встретился с ней глазами – и волосы зашевелились у него на голове, потому что он понял тоже.

Трясущаяся рука его легла на шрам. Единственный день. Единственный шанс. Не ошибиться в ответе…

– Верно ли, что в ночь накануне Мора вы находились в кабинете декана и видели все, происходившее там?

Путь должен быть пройден до конца.

– Да, – сказал он в четвертый раз. Палач почесал нос – ему было скучно; Фагирра победоносно улыбнулся:

– Верно ли, что магические действия декана и его дочери вызвали в городе Мор?

…Стальное лезвие распороло ему щеку, а заклятье переломило его жизнь. Он был самоуверен в то утро, весна выдалась холодная и затяжная, капли скатывались по стволам, будто кого-то оплакивая… Он не зажмурил глаза, когда шпага в руках Скитальца опустилась на его лицо, была боль, но страха не было даже тогда…

Он почувствовал, как шрам на щеке оживает, пульсирует, наливается огнем; все еще прижимая к нему ладонь, он глянул вниз – и встретился взглядом с прозрачными глазами без ресниц.

Скиталец стоял у стены, в толпе – и отдельно от всех. Среди множества любопытствующих, возбужденных, хмурых и напряженных лиц его длинное, прорезанное вертикальными морщинами лицо казалось бесстрастным, как навешенный на двери замок. «Когда первое в вашей душе обернется последним… Когда на пять вопросов вы ответите «да»…

Судьба ведет его точно по намеченной ниточке.

Он вздрогнул, потому что в этот момент Тория тоже узнала Скитальца. Не оборачиваясь, Солль увидел, как распухшие губы ее сначала неуверенно, а потом все смелее и радостнее складываются в улыбку.

Улыбаясь, она идет на ужасную смерть. Так вышло, что помилование для Солля прозвучит приговором Тории – она знает это и улыбается, потому что в ее жизни было вечнозеленое дерево над могилой Первого Прорицателя, и те ночи, проведенные при свете камина, и была его клятва – сбросить шрам ради нее…

Первое в душе должно стать последним. Ради нее, ради выполнения своей же клятвы он отречется и предаст, и подпишет приговор. Кто затянул этот узел?

Небо, он слишком долго медлит, уже волнуется зал и хмурится Фагирра, а палач – тот поглядывает с интересом, небрежно приспустив на пол мешок с клещами…

Он зажмурился, но воображению было плевать, открыты его глаза или нет, воображение услужливо подсунуло ему яркую до мелочей картину: камера пыток… В тело впиваются ремни, над Соллем деловито склоняется палач, невзрачный, в мешковатом балахоне, и в руках его клещи… Стиснутые зубы Эгерта разжимают огромным ножом, а клещи все ближе, железный клюв открывается, будто предчувствуя трапезу, Солль судорожно пытается отвернуть голову, и где-то в темноте спокойный голос произносит: «За лжесвидетельство», и Эгерт чувствует холодный захват стали у корня языка…

Человек не может так бояться. Так боятся звери, попавшие в капкан, так боится скот, гонимый в ворота бойни… Эгерт чудом удержался на ногах.