Шрам

Здание суда, приземистое и некрасивое, казалось в солнечных лучах старой добродушной жабой, выбравшейся на свет и греющей на припеке морщинистые бока; Тория привычно скользнула взглядом по круглой тумбе перед железными дверями суда. На дверях были вычеканены два грозных слова: «Бойся правосудия!», а на тумбе помещалась небольшая виселица с тряпичной куклой в петле.

Рядом со зданием суда высилась башня с зарешеченными окнами; у входа в нее дремали стражники, а чуть поодаль чинно беседовали трое в серых плащах с капюшонами – служители священного привидения Лаш; небо висело над площадью, подобно огромному голубому парусу.

Тория блаженно вздохнула – солнце лежало у нее на лице, как теплые ладони. Кот вскочил на подоконник и уселся рядом, Тория уронила руку ему на загривок – и вдруг ощутила ни с чем не сравнимое чувство своей породненности и с этой площадью, и с этим городом, с книгами, с котом, с университетом… И тогда она счастливо улыбнулась – едва ли не впервые за прошедший черный год.

А толпа галдела, толпа вертелась, как пестрое варево в котле, и взгляд Тории беспечно скользил по шляпам и зонтикам, мундирам, букетам, лоткам с пирогами, по чумазым и напомаженным лицам, кружевам, заплатам, шпорам – когда в этой возбужденной круговерти вниманием ее завладел один чрезвычайно странный человек.

Тория прищурилась; человек то и дело скрывался от нее в толчее, но это не помешало ей уже издали подметить некую несообразность в его поведении. Он, казалось, не по людной площади шел – а пробирался по кочкам в зыбучей трясине.

Удивленная Тория вглядывалась все внимательнее. Человек двигался по сложному, заранее определенному маршруту; вот, добравшись до фонарного столба, он вцепился в него руками и некоторое время стоял, опустив голову, будто отдыхая. Потом, определив, по-видимому, следующую вешку в своем нелегком пути, медленно, будто через силу, двинулся дальше.

Происходящее вокруг, казалось, совсем не интересовало его – а ведь судя по всему, он вовсе не был бывалым горожанином, скорее наоборот – изрядно пообносившийся на деревенских дорогах бродяга. Один вид красно-белого патруля со шпагами и шпорами заставил его шарахнуться так, что продавец печеных яблок едва не оказался опрокинутым на землю. Послышались крики и ругань; странный бродяга снова шарахнулся – в противоположную сторону.

Как ни сложен, изломан и извилист оказался путь наблюдаемого Торией человека – но целью его был, похоже, университет. Медленно, но неуклонно незнакомец подходил все ближе и ближе; она сумела, наконец, разглядеть его лицо.

Тяжело, сильно ударило сердце, приостановилось было – и снова забилось, глухо, будто обернутый в тряпку молот по деревянной наковальне. Тория еще не успела понять, в чем дело – а теплый день уже отдавал тянущим, промозглым холодом.

Лицо странного человека было знакомо ей – во всяком случае, так показалось в первую секунду. Уже в следующее мгновение, привычно закусив рубец на нижней губе, она мысленно сказала себе: не он.

Не он; у ТОГО не было никакого шрама на щеке, а главное – глаза ТОГО никогда не вместили бы такой тоски и затравленности. Не он: ЭТОТ грязный, неухоженный, истощенный, в то время как ТОТ лоснился довольством и достатком, прямо лопался от сознания собственной красоты и неотразимости, и был-таки красив – Тория с отвращением скривила губы – да, красив, в то время как ЭТОТ…

Бродяга подошел совсем близко, весенний ветер трепал его спутанные светлые волосы. Нерешительно, напряженно стоял он перед зданием университета, будто не решаясь приблизиться к двери.

Не он, сказала себе Тория. Не он, повторила ожесточеннее, но сердце билось все так же ускоренно и глухо. Исхудавшее, болезненное лицо с ужасным шрамом во всю щеку, неуверенность в каждом движении, грязные лохмотья…

Тория подалась вперед, глядя на незнакомца – пристально, будто желая разъять его одним только взглядом. И незнакомец почувствовал этот взгляд. Он вздрогнул и поднял голову.

Стоящий под окном был Эгерт Солль – в мгновение ока у Тории не осталось никаких сомнений. Пальцы ее сами собой вцепились в подоконник, загоняя под ногти занозы и не чувствуя боли; тот, кто стоял внизу, мертвенно побледнел под слоем пыли и загара.

Казалось, ничего более ужасного не могло явиться его глазам – вид молодой девушки в высоком окне заставил его задрожать так, будто прямо перед ним разверзлась пропасть и оттуда, истекая желчью, высунула рыло праматерь всех чудовищ. На несколько секунд замерев, будто пригвожденный к месту, он вдруг повернулся и бросился прочь – в толпе закричали потревоженные цветочницы. Миг – и его уже не было на площади, которая все так же празднично вертелась каруселью…

Тория долго стояла у окна, бездумно сунув в рот оцарапанный палец. Потом, позабыв о груженной книгами тележке, повернулась и медленно вышла прочь из библиотеки.