Шрамы

Водитель говорит, не переставая, в одном ритме с музыкой из магнитолы – про то, что женился только потому, что его подружка забеременела, про то, что не любит жену, но любит Эльку, что перестал спать с женой после рождения ребенка, что вечерами ездит к любовнице и хотел бы уйти к ней, но не может оставить дочь – и кажется, его совсем не волнует молчание пассажира.

Близна молчит. Вместо зелени за окном он видит бетонные стены, освещенные галогенными лампами коридоры, слышит негромкий гул системы вентиляции. Он ни секунды не сомневается, что Убежище ждет его.

Нет. Не только его.

Их.

Теперь он должен всегда говорить "мы". Теперь его судьба навсегда связана с судьбой безымянной малышки.

Из задумчивости его вырывает вопрос таксиста:

– Не слишком ты молод для папаши?

Близна – отец? Он не произносит это слово даже про себя. Мужчина никогда не может быть уверен в том, отец он или нет. У кого-то по свету бродят дети, о существовании которых он понятия не имеет, а кто-то воспитывает чужих щенков, уверенный в том, что они – его плоть и кровь. В детстве Близна представлял, что человек, который воспитывал его, не был его отцом и однажды в дверь войдет высокий мужчина (его лицо всегда оставалось в тени) и заберет Близну с собой. Позже он перестал об этом мечтать – кому нужен жирный трусливый мальчишка?

Близна касается гладкой, безволосой головки девочки. Неважно, станешь ли ты красавицей или останешься большеглазым уродцем, – ты не будешь знать зла. На твоей коже никогда не появятся шрамы.

За окнами мелькают однообразные поля, луга, перелески; мимо проезжают огромные фуры с местными и иностранными номерами. Таксист говорит:

– Все они сначала дрыхнут как ангелы. Лови момент, парень; это твой последний шанс выспаться.

Девочка, словно услышав его, открывает глаза – мутные и блеклые, нисколько не похожие на зеленые глаза Близны, что бы там ни говорила молоденькая медсестра – и начинает кричать. Близна качает ребенка на руках, но дитя продолжает дико и пронзительно выть, рыдая без слез.

– Жрать хочет, – авторитетно заявляет таксист.

В сумке Близны только сухая смесь, и вокруг ни намека на человеческое жилище. Крик ввинчивается прямо в мозг, лицо девочки краснеет от натуги – теперь никто не назвал бы ее красавицей. Близна слышит в этом крике обвинение: "Ты обещал заботиться обо мне. Обещал любить меня, обещал сохранить от зла и боли. Но когда я голодна, ты не можешь меня накормить, не можешь сделать ровным счетом ничего".

– Сверни на обочину, – говорит он водителю.

– Нафига?

– Просто сверни. – Голос Близны звучит так, что с ним не хочется спорить. – И не оборачивайся.

Бог знает, что задумал этот пацан. Плохой идеей было взять его на борт, но тридцать лимонов старыми на дороге не валяются. С другой стороны, новую башку даже за такие деньги не купишь.

– Не делай глупостей.

– Не ссы, – коротко отвечает Близна.

Ребенок вопит, заглушая магнитолу. Близна кладет девочку на сидение, осторожно придерживая головку; достает из кармана перочинный нож. Боли почти нет, только тихое неприятное жжение в запястье. Близна нажимает на разрез, и капля крови приземляется на губы девочки, окрашивая их в маскарадно-красный цвет. Плач прекращается, ребенок сосет кровь из раны – в руке появляется тянущая боль, голова становится легкой, как перед обмороком. Насытившись, девочка затихает и снова погружается в сон. Близна обматывает запястье платком, говорит:

– Поехали.

Замерший за окном пейзаж снова приходит в движение. Таксист не говорит ни слова, пока они не въезжают в город и Близна не просит остановиться в одном из жилых кварталов. Он расплачивается свернутыми в тугой рулончик двухсотенными. Водитель не пересчитывает, только машет рукой: дескать, бывай – и уезжает, подняв столб пыли.

Жара в городе невыносима. Всюду, куда падает взгляд, – пухлые женские плечи, пересеченные лямками бюстгальтеров; обгоревшая до красноты кожа с россыпью пигментных пятен, голые мужские ноги: слишком тощие или накачанные, крепкие, как окорока. Никто не обращает внимания на мужчину с ребенком – все спешат по своим делам сквозь огненное полуденное марево.

Дорога к бункеру лежит через лес: там тихо, прохладно и нет ни души. В выходные здесь жарят шашлыки, из автомагнитол орет музыка, носятся полуголые, как дикари, дети, но сейчас слышно только пение птиц и шорох листвы. Близна вдыхает запах леса и закрывает глаза от наслаждения. Говорит девочке:

– Ну вот, мы почти пришли.

Но она спит и не слышит его. Он стирает пальцем пятнышко крови с ее щеки.

– Ты будешь счастлива, обещаю.

Счастлива. Близна слышит: “счастье” и “Ива”. Он пробует это имя на вкус: оно католическое и уж точно не американское. Близна еще раз проводит по бархатной детской щечке кончиком пальца.

– Ива?

Ива спит.

ПРОШЛОЕ: БЛИЗНА

Он хорошо помнит день, когда впервые оказался в Убежище. Он стоит особняком среди прочих невыразительных дней, сливающихся в однородную бурую массу; его сияние ослепительно и ничуть не поблекло с годами, хотя Близна не выпускал его из памяти ни на секунду: смотрел на просвет, поворачивал так и эдак.