Шрамы как крылья

– А ты, похоже, Гамильтон[21]? – Я рассматриваю его ярко-синее пальто с блестящими латунными пуговицами и белый кружевной воротник. Асад даже усики с бородкой нарисовал.

– К вашим услугам!

Отсалютовав мне пластиковым стаканчиком, Асад свободной рукой берется за кресло Пайпер и ведет нас в кухню, где народ в маскарадных костюмах что-то пьет из красных стаканчиков. Парни, одетые как французские революционеры, девушки с пышными прическами как в мюзикле «Лак для волос»[22]. Шестеро парней одеты почти так же, как Асад, еще несколько в поло в бело-синюю полоску и с загипсованной рукой изображают Эвана Хэнсена[23].

Словно в эту кухню открылся портал из бродвейской гримерки.

Красные туфли на ногах девушки в мини-юбке, изображающей Дороти, напоминают мне, что пара «удачливых» туфель все еще у меня. Нужно вернуть их на место, чтобы не давать Кензи еще одну причину для ненависти.

Асад вручает мне и Пайпер по стакану, попутно поясняя, что пить нужно только из большого белого кулера, а не из оранжевого – если мы, конечно, не хотим чего-нибудь этакого.

– Не хотим, – соглашается Пайпер, указывая на спицы своего кресла. – Я и без того передвижная социальная реклама против употребления алкоголя несовершеннолетними.

Асад танцует с такими же лишенными чувства ритма рабочими сцены, а Пайпер и я стоим у стены, притворяясь, что всецело заняты поглощением содержимого наших стаканчиков.

– Ну что, похожи мы на нормальных подростков? – спрашиваю я.

Пайпер смеется.

– Ну смотри, мы жмемся у стенки на вечеринке – да мы уже на полпути к нормальности!

Асад трясется в танце, словно робот, из которого изгоняют дьявола. И то ли не замечает, то ли просто не обращает внимания на стоящих рядом с нами девушек, которые смеются над ним. Он дергается и крутится, и в конце концов падает на колени и вскидывает руки над головой.

А потом протягивает их ко мне.

Я качаю головой.

– Нет-нет.

Пайпер сует мне в руки свой стаканчик.

– Почему бы и нет? Это ведь вечеринка.

Асад выкатывает ее в центр комнаты и продолжает трястись под музыку, а Пайпер танцует сидя. Асад крутит ее кресло, и она визжит, словно ребенок.

Ко мне подходит Сейдж, тоже в леопардовом купальнике и с кошачьими ушками на голове.

– Ава, твой костюм лучше всех!

– Спасибо. Я решила использовать то, что мне и так досталось.

– Я буду голосовать за тебя! – Она салютует мне стаканчиком, и тут же опускает его, завидев приближающуюся к нам Пайпер. Взгляд и улыбка тут же гаснут. – Привет, Пайп. Как дела?

Пайпер прерывает ее, выставив руку ладонью вперед.

– Осторожно, ты находишься под строгим надзором Кензи. – Она кивает на соседнюю комнату, из которой Кензи наблюдает за нами с колен своего дружка.

Сейдж качает головой.

– Это не так. Может, у вас еще получится помириться.

– Нет уж, спасибо, – фыркает Пайпер. – Мне и так неплохо. Попробуй жить своим умом и удивишься, насколько безразлично тебе станет ее мнение.

Пайпер хватает меня за руку и, закружив, откатывается в центр комнаты, подальше от Сейдж. Я крепко держусь за нее, зная, что если отпущу, то отлечу к стене.

– А он здесь? – спрашивает Пайпер.

– Кто?

– Со мной не нужно строить из себя скромницу, Ава Ли. Тот парень из театрального кружка.

Я качаю головой, не в силах признаться, что это Асад, да и вообще произнести это вслух.

– Я его не вижу.

Когда песня заканчивается, Асад кивком зовет нас в коридор и сообщает, что за мой костюм голосуют больше всего.

– И еще кое-что. Приз за лучший костюм – два билета на «Злую»! – возбужденно блестя глазами, добавляет он. – А ты ведь уже знаешь, что «Злая» повлияла на меня сильнее всего в мои юные годы.

– Нет, ну кто так сейчас говорит? – вмешивается Пайпер. – Ты что, сразу родился пятидесятилетним или долгие годы практиковался?

Асад смеется.

– Пайпер, жизнь полна тайн. И одна из них – почему красивый человек может быть таким жестоким?

Мимо нас проскользнули в коридор львицы из мюзикла «Король Лев»[24], и Асад понижает голос:

– Короче, я вам ничего не говорил. Изобразите удивление!

Гонг созывает всех в гостиную. Я иду с толпой, пытаясь унять зарождающееся в груди волнение. Это ведь просто глупое соревнование.

На возвышении у камина стоит Кензи. В руках у нее стеклянная чаша с кусочками бумаги и два билета на «Злую». Асад показывает мне большой палец.

– Итак, победителя, как все вы знаете, выбираем мы сами. – Кензи трясет чашу. – Мы подсчитали голоса, и победителем становится… – Кензи пихает своего «щенка», и тот, вздрогнув, начинает выбивать дробь на журнальном столике. – Райли Джонс!

Девушка в ярком костюме тукана встает и начинает трясти перьями под всеобщие аплодисменты. Асад недоуменно разводит руками. Я прислоняюсь к стене.

«Это не имеет значения», – утешаю я себя.

Я оборачиваюсь к Пайпер – сказать ей то же самое вслух, однако она уже едет к Кензи. Хочется крикнуть, чтобы она не вмешивалась, но, судя по красным пятнам на щеках, Пайпер уже не остановить.

– Лгунья! – кричит она.

– Что ты сказала? – с наигранным спокойствием спрашивает Кензи. – Насколько мне известно, ты больше не состоишь в театральном кружке.