Шрамы как крылья

Когда в кабинет естествознания входит Асад, я притворяюсь, что читаю учебник. Глупо, ведь только в фильмах бывают такие умилительные моменты: девушка поднимает взгляд от книги, и парень впервые замечает ее красивые глаза, или скромная заучка распускает волосы, и парень понимает, что она крутая красотка.

Вряд ли Асад вдруг поцелует меня прямо здесь, рядом с мучными червями, но, мне кажется, сегодняшний день может стать началом чего-то большего. Новые глаза. Новая я.

– Она вернулась, – возвещает Асад, стукнув кулаком по моему столу.

Я поднимаю взгляд. Асад изображает удивление и улыбается, на щеках появляются ямочки.

– Эй, это все еще ты!

Я смеюсь.

– Перед анестезией я четко сказала им: «Сделайте меня похожей на Бейонсе». А когда очнулась, то слегка разозлилась – я и близко не стала такой же фигуристой.

Прищелкнув языком, Асад качает головой.

– Ох уж эти современные врачи. Ничего не умеют.

– Кстати, спасибо за открытку.

– Меньшее, что я мог сделать. Не представляю, как ты решилась на это. Я бы рехнулся, если б мои глаза зашили.

– Было жутко. Но есть то, что делать необходимо, верно?

Асад кивает.

– Ага, красота требует жертв.

Его слова повисают в воздухе.

Асад поднимает крышку инкубатора с червями.

– Пока ты подвергалась изменениям, наши малыши тоже трансформировались. – Внутри вместо червей ползают три белых жука. – И это еще не все. У меня тоже было прозрение. После нашего разговора о храбрости «я осознал, что упустил свой шанс».

– Это из «Гамильтона».

– Да-да, ты знаешь все песни. Но я сейчас о том, что решил покончить с собственной трусостью, и вдохновила меня ты. Спасибо за это.

Я издаю разочарованный стон, и Асад поднимает руки, словно я полицейский и собираюсь арестовать его за распространение наркотиков.

– Знаю, знаю, ты ненавидишь это слово, но это правда. Ты будешь гордиться мной, ведь на следующий год я больше не буду осветителем, а попробую получить самую настоящую роль в спектакле.

– Что скажет твой отец?

– Я уже сообщил ему, что медицина меня не интересует и я хочу выбирать сам. Я выбрал театр, и это не делает меня менее мужественным. И знаешь, что он ответил?

Я качаю головой.

– Ничего. Совершенно ничего. За три дня он не сказал мне ни слова! – Асад торжествует, словно этот молчаливый бойкот и есть победа. – Три дня! И, как видишь, я все еще жив. Не умер от стыда. А он не умер от разочарования. И поскольку это откровение не закончилось смертельным исходом, я собираюсь посмотреть в лицо очередному страху. Нечто невероятное, но я готов.

– К чему?

– Прыгнуть. Но это зависит от твоего ответа на очень важный вопрос.

– Какой?..

Обведя взглядом кабинет, Асад наклоняется ко мне.

– Не здесь. Встретимся в будке осветителя после уроков?

Кивнув, я делаю вид, что полностью сосредоточена на описании червей, превратившихся в жуков. Пинцетом я убираю сброшенную шкуру.

Удивительно, как все изменилось за одну лишь неделю.

* * *

Остаток дня тянется смертельно медленно. Несколько человек говорят мне о глазах. Сейдж говорит, что теперь лучше представляет, как я выглядела раньше. Видимо, это комплимент.

Во время обеда Кензи заявляет, что в театральном кружке только меня и не хватало. А вот это вряд ли комплимент.

Даже заместитель директора мистер Линч останавливает меня в коридоре, чтобы поздравить с возвращением. Он искренне улыбается, что само по себе невероятно – раньше он не был замечен в подобном. Его губы растягиваются в улыбке всего на какую-то долю секунды, а потом вновь поджимаются, однако я успеваю заметить это редкое явление.

К обеду Пайпер убирает ходунки и смиренно садится в инвалидное кресло.

– Не так уж плохо для первого дня, – тайком приняв обезболивающее и потирая ноги, заявляет она.

И рассказывает обо всех петлях, брусьях и прочих хитроумных устройствах, при помощи которых физиотерапевт помогает ей с каждым разом проходить все больше и больше.

– Вскоре я целый день проведу без этой малышки, – говорит она, постукивая пальцем по спицам кресла.

Но мои мысли заняты Асадом и его вопросом, на который лишь я могу дать ответ.

Может, это что-нибудь глупое. Например, стоит ли ему поэкспериментировать с прожекторами разного цвета. Впрочем, судя по блеску в его глазах, вопрос будет более серьезным.

Звенит последний звонок, и я спешу в театральный зал. Асада еще нет. Ожидание невыносимо, особенно после того, что я вижу на пульте, – прямо поверх переключателей и регуляторов лежит букет ярко-розовых гербер. Говорила ли я Асаду, что это мои любимые цветы? Не помню. Дыхание перехватывает, совсем как в ожоговом отделении, когда кислорода будто и слишком много, и не хватает.

Из букета торчит маленькая карточка. Может, посмотреть?

Нет. Определенно нет.

Собравшись с духом, я уже почти решаюсь взять карточку, как распахивается дверь. Скользнув в комнату, Асад плюхается в крутящееся кресло, закидывает руки за голову, а ноги – на пульт управления.

– Дело в том, Ава Ли, что я устал просто ждать и мечтать. Я хочу быть как ты – выйти из тени и взять жизнь в свои руки.