Шри Ауробиндо. Духовное возрождение. Сочинения на Бенгали

Пока нас держали в одиночках, возможность поговорить у нас была только в полицейском фургоне, в течение полутора часов до прибытия судьи и во время перерыва. Для тех, кто был знаком раньше, это была сладостная передышка от принудительного молчания, и они в это время оживленно беседовали, обменивались шутками и новостями. Однако к общению с незнакомыми людьми обстановка не располагала, поэтому мне не приходилось особо разговаривать. Я прислушивался к их историям и смеху, но сам разговаривал только со своим братом и Абхинашем. Однако был один человек, который часто подсаживался ко мне, это был будущий доносчик Нарендранатх Госвами. Он не был тихим и спокойным, как остальные ребята, а казался самоуверенным, бесшабашным и несдержанным в речи и в поведении. Во время своего ареста он держался смело и развязно, но, будучи по натуре беспечным и легкомысленным, не выдержал даже минимальных страданий тюремной жизни. Как сын землевладельца, воспитанный в роскоши и избалованный излишествами, он не мог вынести суровых условий заключения, в чем сам не раз признавался нам. Неистовое желание вырваться из этого ада любыми путями с каждым днем становилось для него все сильнее. Сначала он надеялся, что, отрицая свои показания, сможет доказать, что полиция под пытками добилась у него признания вины. Он сказал нам, что его отец сможет представить суду нужных свидетелей. Но через несколько дней дело приняло новый оборот. Его отец и моктар, помощник адвоката, стали часто посещать его в тюрьме, а потом к ним присоединился и следователь Шамс-ул-Алам и стал вести с ним длительные конфиденциальные беседы. Через какое-то время Госсайн вдруг стал проявлять любопытство и задавать вопросы. При этом многие начали относиться к нему с подозрением. Он задавал разные вопросы, спрашивал о Бариндре и Упендре, были ли они знакомы или близки с «большими людьми Индии» и кто помогал деньгами тайному обществу, были ли в нем люди, действующие за пределами Индии и в ее провинциях, кто сейчас руководит обществом, где находятся его отделения и т. д. Известие о том, что Госсайн вдруг стал проявлять неожиданную тягу к знаниям, быстро распространилось среди заключенных, да и его конфиденциальные свидания с Шамс-ул-Аламом стали общеизвестной тайной. Об этом много говорили, и некоторые даже заметили, что всякий раз после визита полиции у Госсайна рождались новые вопросы. Не стоит и говорить, что на свои вопросы он не получал удовлетворительных ответов. В самом начале, когда заключенные только заговорили об этом, сам Госсайн признался, что полиция всячески старается уговорить его стать «осведомителем правосудия». Как-то он упомянул это в разговоре со мной в суде. «И что ты им сказал?» – спросил я его. «Неужели ты думаешь, я их послушаю! И даже, если бы и так, я не знаю ничего, что могло бы их интересовать». А когда через несколько дней он опять заговорил об этом, я заметил, что это зашло уже слишком далеко. Стоя рядом со мной при опознании, он сказал: «Ко мне все время приходят из полиции». Тогда шутки ради я сказал ему: «Почему ты им не скажешь, что сэр Эндрю Фрейзер[201] был главным покровителем тайного общества. Это было бы достойной наградой за их старания». «Я сказал им примерно что-то в этом роде», – ответил Госсайн. «Я сказал им, что наш руководитель – Сурендранатх Баренджи и что я однажды показал ему бомбу». Потрясенный таким заявлением, я спросил: «Зачем ты это сказал?» На что Госсайн ответил: «Я устрою им такую кашу… Я им много чего сказал в таком роде. Пусть они теперь попробуют все это доказать. Может, так и весь процесс лопнет». На что я только сказал: «Тебе лучше оставить эти шутки. Хочешь быть умнее их, а окажешься в дураках». Не знаю, правду ли сказал мне Госсайн. Другие заключенные думали, что все это он говорил, чтобы сбить нас с толку. А мне кажется, что тогда Госсайн еще не решил, стать ли ему доносчиком, даже если он уже и сделал довольно много в этом направлении, но он также рассчитывал сбить полицию с толку и тем самым сорвать процесс. Дурные натуры всегда пытаются достичь цели обманом и неправедными путями. С тех пор я понял, что под нажимом полиции, говоря им правду и неправду – то, что они хотели, Госсайн пытался спасти собственную шкуру. Дурной человек деградировал на наших глазах. Я замечал, как Госсайн менялся с каждым днем, его лицо, движения и манеры, его язык были уже не такими, как раньше. В оправдание своего предательства он стал приводить политические и экономические доводы. Не часто приходится наблюдать столь поучительный психологический случай.

IX