Шри Ауробиндо. Духовное возрождение. Сочинения на Бенгали

Живая Материя

Я скитался в неведомых далях и достиг царства сказочных грез:

Оказался на бреге звонкогласой реки.
Надо мною простерлась безбрежная твердь голубая
В безмятежной своей тишине.
Здесь на нашей планете играют, вовек неразлучны,
Двое пылких влюбленных, Небеса и Земля,
Предаваясь своей сокровенной утехе.
Вечно к Небу свой взор устремляет Земля,
Озирая любимого образ лазурно-прекрасный,
И трепещет зелеными купами трав и дерев.
А пресветлое Небо своим светозарным блаженством
Обнимает Возлюбленной милой могучее тело,
И вздымается ввысь горделивой главою, и смехом любви полнит вечность.
Так они забавляются здесь, в нашем царстве, не зная разлада.
Ну а там, в нижнем мире, Земля умирает в печали и страхе,
Словно брошена в мертвой вселенной одна.
Затерявшись в Бескрайности той, устрашась восхождения ввысь,
Словно в тяжком кошмаре влачится ничтожная жизнь человека.
Беспредельные шири земли онемевшей и мертвой
Распростерлись в безжизненной тьме Пустоты неизбывной.
Не увидеть ни деревца и ни травинки, ни камня, ни крова людского.
Взор летит все вперед и вперед без конца… Но хотя и устал,
Не могу я вернуться! Жестокая тяга жестокой равнины
Вечно пленника вдаль увлекает, как будто к враждебному краю,
Дальше, дальше в безбережный мир,
В бесконечность немую.

Все же смог я заставить себя обернуться

Вновь ко брегу другому, увидеть тот камень суровый,
Словно силой титана сплоченный в единую глыбу,
Неприступный и грозный. Под стрелами яростных ливней,
Достигая главою небес, выше туч воздвигаясь,
Тяжкий труд свой титан совершал в наслаждении диком,
Преисполнен восторга от игрищ Природы жестоких.
Но жестокости большей искал он, влекомый фантазией буйной,
И, оскалясь, за линией линию высек на камне суровом:
Влажный берег реки лег гигантским скелетом,
Обнаженным, утратившим плоть костяком омертвелой земли.
И лежит он вовек, неоплаканный и неотпетый,
Здесь, на самом краю мирозданья, в пространстве унылом.
Ни изгиба, приятного взору, ни цветка, ни травинки —
Лишь отвесным утесом, презревшим всю мягкость и нежность,
Горделиво вонзается в воду бездушный, безжизненный камень.
Вдалеке же пустыня простерлась лениво,
Чтобы слиться с утесом в одно. В их единстве суровом
Ни любви нет, ни нежности милой —
Лишь объятья холодного камня,
Поцелуи материи мертвой.

Я окинул глазами поток величавый.

Молча воды стремит он рекою волшебного царства —
Тихий, сонный, могучий, – неистовой жизненной силой,
Заключенной в объятья Природы на хребте гималайском.
Путь далек, узок выход на волю:
Там, в теснине, где пустошь встречается с камнем,
Там разверзся он, зевом алкающей смерти.
Будто здесь, на опасной, последней границе земли
Смерть сама пролегает громадою спящей,
В страшных каменных кольцах своих всю вселенную стиснув.
Мерно и величаво стремит свои воды волшебный поток.
И в его бурунах мчится Дадхикра[225] – дивный ведийский скакун,
Воплощение Бога как жизненной силы. Обузданный славной уздою,
Выгнув гордую шею, он вздымается ввысь, вознося человека
По дороге небес в царство Истины вечной.
Но не Жизни ль река
Низвергается вниз водопадом на этом пути?
Это ль высший итог?
С воем падает вниз он стремительно, будто низвергнутый грешник,
В жесточайшее царство. Стенания нижней реки
Поразили мой слух, словно тысячи страждущих вопли!
Огляделся я, полный печали, и мыслил:
«Что за горестный край! неживая земля! неподвижное царство!
В шуме – что за безмолвие, в скорости – что за недвижность?!
Заживут ли когда-нибудь люди на этой инертной земле,
Силой жизни своей оживив это мертвое царство?
Где же Пуруша[226], что предназначен для Пракрити[227] этой?»И отвергнута, словно в испуге, та мысль поспешила
Вновь в обитель свою – и недвижна, как прежде, земля.

Неожиданно я пробудился и взор свой направил в себя.

Изумленный, узрел я, что мертвое царство воскресло, —
Ожила и река, и бескрайняя жуткая пустошь,
Даже небо сознательным стало, наполнилось жизнью
И застывшее тулово смерти – этот каменный образ
Стал питоном уснувшим, и шум ниспадающих вод
Уносил в отдаленье рыданья души пробужденной.
И я понял, зачем здесь воздвигся тот гордый утес,
Прям и строг и лишен состраданья и счастья.
И я понял надежду, что полнит могучую реку,
Уносящую воды к безбрежному устью, незримому взором,
Током жизненной силы, поглощенной стремленьем вперед.
Я узнал, почему здесь никто не взывает друг к другу,
И не ищет друг друга, и знать не желает друг друга.
Каждый занят одним лишь собой и своими пустыми делами,
Завороженный вихрем забот и игрой настроений.
Но однажды, когда друг на друга они вдруг наткнутся,
Что-то дрогнет внутри, и глухое, заблудшее, думает тело:
«Посмотри-ка, ведь это еще одно “я” вдруг ко мне прикоснулось,
И воистину сладостно прикосновение это!» —
Вот и все, и не вспыхнет заветная жажда
Ни в движеньи, ни в речи, ни в мысли.
Разуверясь во всем, я весь мир ощутил лишь бескрайней темницей.
Только вдруг сладкий голос раздался внутри у меня:
«Оглянись и постигни надежду Пракрити,
Осознай, что тюрьма эта – Матери сердце,
Тайный смысл различи, что скрывается в этой игре».
И я поднял пылающий взор и узрел в отдаленьи
Посреди беспредельной пустыни две людские фигурки:
Мальчик с девочкой в пылких безумных объятьях
Потерялись в восторге друг друга
В этом царстве Материи, в мертвой стране нереальной —
Два живых существа, вечно счастливы, вечно свободны.

Вот исчезли они – и живая Материя эта

Вновь как прежде влачится в оковах своих безнадежно.
Но мой разум избавлен отныне от уз материальных,
Я постигнул намеренье тайного Духа,
Распознал я Природы заветную жажду.
И, глазами обняв это царство, обретя утешенье,
Я вернулся обратно в земные пределы.