Шри Ауробиндо. Тайна Веды

Возьмем несколько примеров, чтобы показать суть этого разрыва и проследить, как он возник. Когда мы пишем, следуя общепринятой и условной образности: «Лакшми и Сарасвати отказываются жить под одной крышей», то европейскому читателю может потребоваться примечание или же перевод на простой, лишенный образов, язык: «Богатство и Ученость редко уживаются вместе». Только тогда поймет он то, что всякому индийцу ясно с первого взгляда. Однако, если бы пураническая и брахманическая культура и религия оказались вытесненными какими-либо другими, если бы перестали читаться и пониматься древние книги и сам санскрит, то эта обыденная фраза стала бы столь же бессмысленной в Индии, как и в Европе. Какой-нибудь непогрешимый комментатор или изобретательный исследователь, возможно, доказал бы, к нашему полному удовлетворению, что Лакшми – это Заря, а Сарасвати – Ночь, а может быть, что они обе есть несовместимые химические субстанции – или Бог знает что еще! Нечто подобное произошло с былой ясностью Веды; смысл мертв, осталась только туманность забытой поэтической формы. Поэтому, когда мы читаем: «Сарама тропой Истины освобождает стада» – ум замирает в замешательстве перед непривычным языком. Нам нужен перевод на язык более простой и менее образный – как европейцу нужен перевод фразы о Лакшми и Сарасвати: «Интуиция путем Истины приходит к скрытым озарениям». Не имея ключа, мы начинаем путаться в домыслах по поводу Зари и Солнца, а Сараму, небесную гончую, даже начинаем представлять в виде мифологической персонификации некоего доисторического посланца к дравидийским племенам, который должен был договориться с ними о возвращении угнанного скота!

А Веда вся состоит из таких образов. Результатом становится умопомрачительная путаница и туман в наших головах, из чего сразу становится очевидной вся бесполезность любого перевода ведийских гимнов без попытки одновременного истолкования их. «Заря и Ночь – торжественно возглашается в ведийском стихе – две сестры, разные по форме, но единые по духу, вскармливают грудью одного божественного Младенца». Мы ничего не понимаем. Заря и Ночь действительно различаются по форме, но отчего они едины по духу? И что это за младенец? Если это Агни, огонь, то как нам понимать Зарю и Ночь, которые поочередно вскармливают зародившийся огонь? Но ведийский поэт думает не о физической ночи, физической заре или физическом огне. Он думает о чередованиях в собственном духовном опыте, с его постоянным ритмом смен возвышенного и золотого озарения и срывов во мрак или возвращениями к нормальному непросветленному сознанию, он говорит о росте зародившейся силы божественной жизни внутри себя посредством этих чередований и даже благодаря самой силе их постоянной смены. Ибо в обоих состояниях, скрытое или явленное, все равно действует все то же божественное начертание, идет все тот же возвышающий душу труд. Так, образ ясный, лучезарный, тонкий, глубокий, яркий для ведийского ума, представляется нам бессмысленным или имеющим неясный смысл, а потому воспринимается как напыщенный и претенциозный, как некое украшательство, свидетельствующее о неумелости и незрелости литературного ремесла.

Точно так же, когда провидец из рода Атри взывает к Агни: «О Агни, о Жрец жертвоприношения, развяжи на нас путы», – то он использует образ не только естественный, но и полноправный по смыслу. Он имеет в виду втрое свитую веревку из ума, нервов и тела, которой, как жертва, душа связана в великом всемирном жертвоприношении, в приношении Пуруши; провидец думает о силе божественной Воли, уже пробужденной и действующей в нем, об огненной, всепобеждающей божественности, которая поднимет подавленное божественное начало в нем и разорвет узы, удерживающие его в рабстве; провидец думает о мощи этой растущей Силы и внутреннего Пламени, которые, получив все, что он способен им предложить, уносят это в собственный, далекий и труднодостижимый дом, высокую обитель Истины, в Далекое, в Тайное, в Наивысшее. Но все эти ассоциации пропадают для нас втуне; наши умы целиком поглощены идеями ритуального жертвоприношения и материальных веревок! Вероятно, мы представляем себе сына Атри, связанного как жертва в древнем варварском жертвоприношении, умоляющего бога Огня о физическом вызволении!