Штабная сука

Эти скоты, которые бьют и унижают меня по двадцать раз на дню, они считают, что имеют на это право, потому что сильнее и злее меня. У них — свои приколы. Они, задавленные всевозможными комплексами, молниеносно растут в собственных глазах, как только унижают того, кто умнее их. Сплошной, тотальный Фрейд. Так, мать вашу, играйте себе в свои игры и не мешайте мне играть в свои!

Ну почему на всей этой огромной планете нет ни клочка земли, где бы к тебе тотчас же не пристали ублюдки, чтобы впихнуть тебя в свои шизоидные рамки, в которых законность — вместо справедливости, демократия — вместо свободы, приличия — вместо честности и порядочности? Почему нет ни клочка земли, где бы к тебе сейчас же не пристали другие ублюдки, чтобы оскорбить тебя, унизить, избить, обмануть, предать, чтобы сжигать книги, ломать скульптуры и взрывать храмы?

Боже всемогущий, ну отчего же Твои дети так апокалиптично уродливы, отчего они уже рождаются мертвыми?

Может, повитухи Твои слепы, или молоко Твое прокисло? А может, семя Твое настояно на полыни?..»

В дверь кто-то сильно постучал. Шахов затравленно съежился на своем стуле, сцепив пальцы в белый от напряжения узелок.

— Хорош прятаться, Шахов, — донеслось из-за двери, — я же знаю, что ты здесь.

Шахов молчал, надеясь разве что на чудо.

— Открывай, ублюдок! Никогда не поверю, что ты ушел, оставив на ночь свет в кабинете, — дверь опять содрогнулась от ударов. — Да и ночевать тебе негде, только здесь!

Шахов до боли сцепил зубы, на глазах выступили слезы.

— Давай, открывай, урод вонючий! — голос за дверью поднялся на тон выше. — А то я вынесу дверь!

Новый удар чуть не выворотил замок. Делать было нечего. Шахов встал, торопливо запихнул тетрадь в стол, потом, дрожа, подошел к двери и повернул рычажок. Дверь широко распахнулась, и порог переступил торжествующе улыбающийся сержант Баринов. Судя по китайскому щелкоглазу и полному рту дикции, он был обкурен в сиську. Сделав еще шаг, Баринов широко размахнулся и тяжелым ударом отправил Шахова в безусловный нокдаун.

— Привет, штабная сука! — сказал сержант, возвращая руку в исходное положение.

Шахов с трудом сел и потряс головой, чтобы унять прыгающие перед глазами искорки. Грязную хэбэшку заливала кровь.

— Вставай-вставай, — потребовал Баринов. — Че за херня: дедушка Советской Армии стоит, а чмо гребаное расселось перед ним, как король на именинах.

Шахов поднялся и прислонился спиной к шкафу.

— Соскучился по мне? — с заговорщицким видом спросил Баринов. — Как же, столько не видеться!

Он подошел к Шахову вплотную, взял его пятерней за лицо и хлопнул затылком о дверцу шкафа, потом, после небольшой паузы, еще и еще.

— Сука, как же я тебя ненавижу! — шипел он, захлебываясь.

Пена пузырилась на его вздернутых губах, глаза остекленели, а рука все била голову Шахова об дерево. Потом он несколько раз вмазал духа по морде, поддал коленом в пах, зарядил под дых и вцепился в горло.

— Че зенки свои тупые пялишь, сука?! Думаешь, в паршивое место служить попал, в дыру, да? Жаль, Катька Аляску проебала, тебя б туда засунуть, к эскимосам, ублюдка такого!..

— Александр Вто… — автоматически прохрипел слабым голосом Шахов.

— Чего-чего?!

— Аляску продал… Александр Второй.

Лицо Баринова исказилось.

— Да-а?! А может, еще помнишь, когда? — уже и вовсе не по-человечески лязгнул он.

— В тысяча восемьсот шестьдесят… седьмом…

— Знаешь, падла, все знаешь! — Баринов все крепче стискивал пальцы. — Умный, сука, ученый, ненавижу, мля!..

У него окончательно сорвало крышу. Он колбасил Шахова так, что только неточность ударов спасла того от верной смерти. Потом Баринов выдернул из приготовленной прапорщиком Дыбенко для дома вязанки дров увесистое полено и начал работать им. После первого же удара в голову Шахов потерял сознание…

— Очухался, сука? — услышал он, приходя в себя. — Тогда вставай.

Боже, так этот кошмар еще не кончился?! Он попытался встать, но не смог. Тогда Баринов, как и тогда, в умывальнике, опустился рядом с ним на корточки.

— Как я вас всех ненавижу, — проскрежетал он с сумасшедшей злобой в голосе, — всех, таких, как ты, умных, которые всегда все знают. Ведь это же от вас все чмырство, вся гниль и стукачество. Вы ж поголовно все уроды: на гражданке — такие все бурые, в галстуках, с чистыми ногтями, мля, с хорошим запахом, и не подступиться. Паразиты, мля, только базарить красиво и умеете. Это ж мы, простые трудяги, вас, дармоедов, кормим, это ж нас вы обираете, писатели разные, философы, интеллигенты… А хули там: шиздеть — не мешки ворочать. На словах вы такие крутые, а как до дела доходит… Эка в армии с вас вся бурость махом слетает и вылазит наружу ваша чмырная сущность!

— Интеллигенция — не мозг нации, а говно… — едва ворочая языком, пробормотал Шахов.

— Хлебало завали!

— Это Ленин сказал…

— Хуенин, мля! Вот ты мне скажи, сука штабная, чего ты такого толкового сделал в жизни, а? Говори!

— Боже мой, конечно, ничего…

— Шиздеть в мягких креслах в костюмах мы все горазды, а ты иди у станка поебошь! — он ткнул Шахова кулаком. — Вот ты, придурок, ты кем работал?