Штабная сука

— Я музыкант… — еле слышно выдавил Шахов.

— Чего? А на чем?

— Виолончель…

— Во-во, о том и говорю. Дармоед, — Баринов поднялся. — На кой нужны все ваши писульки, бренчалки, вся ваша мазня, какой от этого прок?

В поле его зрения попал календарик с Аллой Пугачевой. Баринов выдернул его из-под стекла и поднес к глазам Шахова.

— Вот она, Алка, какой от нее прок? Кому от нее жрать прибавилось? Кого она одела, обула? А вся, блин, в золоте, в мехах. Ты тут впахиваешь всю жизнь, как папа Карло, и — елда по всей морде! Вы ж, сука, чмыри, чистоплюи сраные, все вокруг позахватывали! Кругом же не продохнуть от вас! В газетах, по радио, по телику — везде вы, самые умные, самые крутые! Только вы знаете, как нужно правильно жить, и учите всех остальных. Только ваша чистошпойская работа почетна, а нас, работяг, которые вас кормят и одевают, вы ва-аще в упор не видите. У вас — и бабки, и машины, и хоромы, и заграница, а чем вы лучше нас? Вот чем, ты, чмо, грязь, лучше меня? Скажи! Я вытираю об тебя ноги, я могу сделать с тобой все, что захочу, так чем же ты лучше меня? Даже здесь, в этой долбаной армии, в этом бардаке, где я сумел себя поставить, а ты — нет, где я живу как человек, а ты смердишь, как параша, даже здесь я ебошу в роте, в этом гребаном танке, гнию на сопках, хожу в наряды, а ты — всего месяц в армии, службы-то еще не видел, а уже пристроился на блатное место писарьком, в тепле да в холе! За какие такие заслуги, а, урод?

Он вдруг замолчал, снова присел на корточки и горько сказал:

— Ты образованный, тебя чистоплюи-родители в городе поднимали, а у меня батя с мамкой черная кость, четыре класса да два коридора, так где ж тут твоя заслуга? Мой батя пахал всю свою жизнь на своем млядском заводе за копейки. Сорок лет безупречной работы! Так болячки заводские его и доконали. Два месяца назад помер. Как собака сдох, понимаешь ты, сука? Хоронить было не на что! Денег он за сорок лет не накопил себе на ящик! Это что, по-твоему, справедливо, да?

Он зло смял календарик и отшвырнул прочь.

— Вот поэтому я вас всех ненавижу, понял? И поэтому буду тебя дрочить. И поэтому ты у меня до дембеля хер дотянешь. Понял, да? Все, готовься.

Он еще раз — напоследок — врезал Шахову ногой в лицо и, не оглядываясь, вышел. Шахов вырубился окончательно…

— Ну нормальная херня?!

Шахов тяжело поднял гудящую как чан голову и разлепил глаза. Над ним, широко расставив ноги и уперев руки в бока, стоял капитан Феклистов. Он был в ярости.

— Ну нормальная херня, придурок?! Ты что опять здесь напорол?

Шахов тупо повел глазами. Под ним на полу была большая лужа засохшей крови, черные ее капельки покрывали и дверки шкафа, и подоконник, и часть стены. В кабинете царил жуткий беспорядок: куча бумаг вывалилась из шкафа и валялась по всему полу вперемешку со стульями, шмотками с вешалки и дровами прапорщика Дыбенко. До Шахова дошло, что после ухода Баринова он, так и не приходя в себя, провалялся на полу при включенном свете и распахнутых настежь дверях до утра.

— Ну, так что здесь произошло?

— Ни… ничего, — запинаясь, пробормотал Шахов непослушными распухшими губами.

— Это по-твоему «ничего»?! — возмутился Феклистов, оглядываясь. — Да это ж труба полная, что тут творится. В кабинете полный бардак, а ты говоришь «ничего»!

— Товарищ капитан…

— Не шизди, придурок, — сказал Феклистов. — Сейчас я тебе скажу, что произошло. Ты опять остался здесь ночевать, так? Ночью заявился кто-то из твоей роты и натер тебе пятак, так или нет?

Отмазываться сил не было. Да и что тут действительно можно было сказать?

— Так.

— Кто это был?

— Я не успел разглядеть… — соврал Шахов.

— Опять шиздишь!

— Я заснул за столом… Дверь была открыта… Он вошел и ударил меня поленом… Потом… потом ничего не помню…

— Точно шиздишь. Ну ладно, с этим мы еще разберемся. А пока меня интересует вот что: ты ведь понимаешь, что если бы ты был нормальным солдатом — ночевал в роте, ходил бы со всеми на обед, в баню и так далее, — то этого бы не случилось. Правильно?

— Правильно…

— Значит, ты главный виновник того, что здесь произошло.

Феклистов подумал еще несколько минут и добавил:

— Я не буду читать тебе лекции. Мне это нах не надо. Просто ты должен понимать, что твои проблемы меня не интересуют. Решай их сам. Я не хочу, чтобы они отражались на состоянии вверенной мне продслужбы. Понятно?

— Понятно.

— Так, сейчас ты пойдешь в умывальник, помоешься и приведешь себя в порядок. Потом уберешь в помещении. И запомни раз и навсегда: если ты еще хотя бы раз будешь ночевать здесь — на следующее же утро я верну тебя в роту. Все понял?

— Да, — одними губами (слишком уж болела голова) ответил Шахов, с трудом поднимаясь.

— Тогда вперед.

Шахов взял ведро и тряпку и спустился в умывальник. На его счастье, там никого не было. Торопливо умывшись и сполоснув тряпку, он набрал воды в ведро и прошаркал наверх. Шахов успел подняться уже до середины лестницы, когда снизу его окликнул до боли знакомый голос. Шахов задрожал. Внизу стоял сержант Баринов.

— Привет, штабная сука! Как спалось? Шахов молчал.