Штамба

— Старший лейтенант привез продовольствие. Приказано передать вам, если что нужно, звоните ему.

Она работала не быстро, но была в ней, в движениях красивых раздольных рук с ямочками возле локтей какая-то особенная стремительная сноровка.

Они были одного роста, и полковник к тому же остановился так близко от Чаркесса, что видел даже темные зернышки вокруг сузившихся его зрачков. Короткие рыжеватые ресницы подрагивали.

Нынешняя тревога ничего общего не имела с той. Здесь Стеша была одна, будто подошла к смертельно опасному месту на своем пути, но еще не знала, что там за опасность.

Капитан Барышев сидел на скамье возле стены, прислонясь непокрытой головой к плакату схемы прицеливания и атаки. И глаза его были закрыты. Даже в такой день, как этот, летчики держались вместе. А Барышев был один. И у Курашева не было силы вывести его из этого замкнутого круга. Ни силы, ни слов.

— Мы будем у меня, в моей комнате, Стеша. Хорошо? Ты — в душ. Если хочешь — залезай в ванну. Я сейчас все приготовлю, а потом — ко мне. — Мария Сергеевна говорила и говорила, хлопотала и двигалась по комнате, давая себе время найти ту струнку в себе, в Стеше, то мгновенье, когда можно стать самой собой, когда начнется главное…

На рассвете, когда на аэродроме уже можно было различить стоянки, а сырой холодный туман моросью осел на плоскостях и на фонарях кабин, Поплавский повел звено. Две цели с удалением в семьдесят пять километров одна от другой подходили к зоне.

— Собственно, мы с тобой, Михаил Иванович, могли бы и не уезжать отсюда. Все равно через пару часов ехать назад.

За секунду до этого Курашев не собирался этого говорить. Старик коротко, через правое плечо (он лежал, опираясь на левый локоть) глянул на него и натянул вожжи. Кони нехотя, едва не вставая на дыбы и злясь, стали.

— Я рад за тебя, Нелька, — сказал он не поворачиваясь. — Ты делаешь большое дело. Но знаешь… Знаешь, я нормальный, обыкновенный человек. Я мужчина. Ты сделала меня мужчиной. А сама ты не стала женщиной. Во всяком случае для меня… Я не могу. Эти пять лет — пытка. Днем и ночью. Видимо, ты мне не по плечу…

Она опешила:

По одному только виду начальника штаба Поплавский понял, что тот собирается ему доложить что-то из ряда вон выходящее. Он весь внутренне сжался и подумал с досадой: «Ну что там еще!» Ждал какого-нибудь сообщения о ЧП в полку: о поломке машины, нарушении связи.

— Пойду, — сказала Ольга твердо. — Только поправляйся.

До приземления самолета, на котором летел Меньшенин, оставались считанные минуты.

И еще секунду генерал помедлил у трапа. Он для чего-то оглядел аэродром, увидел далеко на краю поля серебристые хвосты машин, медленно, словно нехотя вращающуюся антенну локатора, старомодный и скорее по традиции болтающийся над СКП — стартово-командным пунктом — колпак и поднялся по трапу.

— Хорошо. Работаю вот и живу. Как мама?

Руки его помедлили над чемоданчиком. Он усмехнулся. Тогда он был полковником, Героем Советского Союза, и никто бы его не снял с летной работы. И потом — война кончилась…

— Но сейчас ты такая сильная, мама. Сильная и красивая…

Он убрал перикард до самого устья полых вен, иссек спайки аорты и легочной артерии. Казалось, руки его, толстые, красные даже сквозь перчатки, не движутся, а они двигались — одни пальцы и крохотный, похожий на перышко, скальпель.

— Ну как, Мария Сергеевна? — негромко спросил он, невольно пригибаясь, чтобы заглянуть ей в глаза. — Здорово?

Поэты сменяли один другого — и все повторялось сначала, и после каждого стихотворения дворец накалялся все больше и больше. Так не могло продолжаться до бесконечности.

Курашеву казалось, что Поплавский прекрасно понимает, что происходит с ним. И от этого ему было еще тяжелее.

— Есть, как не быть. Художники — народ пьющий.

— Не знаю. Если успею, мама…

Володька недобро усмехнулся. «Ну вот видишь». И то, что приоткрылось было в нем, вновь исчезло, ушло… Снова — только руки на руле. В душе у Натальи все горело от обиды, от ненависти от любви, от страха. Дорога, представшая перед ней бесконечной, убывала с каждым мгновеньем, теперь за стеклами «Волги», чуть покачиваясь, летел навстречу город.

Машина стояла во дворе штаба, похожем на колодец — так высоки были здания и так мал пятачок бетона у их подножий. Они спустились, идя рядом. Сели в машину, и генерал приказал Володе:

Она тихо сказала:

— Прошу мыться. Через двадцать минут начнем.

Он передохнул, выбрал момент, когда всплыл опять, и сказал:

Значит, Барышев не промазал.

Волков сильными руками взял ее за плечи и не поцеловал, а только прикоснулся к ее холодному, пахнущему осенью лицу твердой своей щекой, и она на краткое мгновение ощутила на губах его дыхание, точно вздохнула вместе с ним. И под натиском нежности к нему и желания, возникшего молниеносно, словно приступ, и захватившего все ее существо, она преодолела слабость и сказала спокойно и тихо:

— Конечно. Деньги у вас есть. Положенные ему дни он не отгулял. Вот и пошатайтесь…

* * *