Штамба

Чаще всего проходили женщины. Их пестрые косынки долго плыли по-над степью, голоса слышались далеко. Наверно, они ходили на станцию, в вагон-лавку, где иногда можно купить приличные туфли и отрез веселого штапеля. Женщины думали, что они одни, и громко переговаривались, смеялись, что-то рассказывая друг другу. Они снимали кофточки и блузки — им некого было стесняться. Загорелые плечи матово поблескивали на солнце. Потом косынки растворялись в горячем мареве. Женщины уходили.

— Извините, — проговорил я. — Случилось так, что мы не смогли прибыть вовремя...

Его жена, сидевшая в тени на крыльце, махнула рукой:

— Ты нес меня, а я спал совсем как маленький? — огорченно не то спросил, не то пожаловался Павлик.

— Не думаю. Сегодня вечер теплый.

— Надо позвать кого-нибудь. Ничего у нас не выйдет. — Голос у Павлика был усталым и звучал совсем по-взрослому.

Возвращаясь к машине, я еще издали видел ее порыжевшую крышу и верхние кромки стекол, поблескивавшие в море багряного света. Словно автомобиль, приподнимаясь на цыпочки, высматривал меня в степи. Нам хорошо было вдвоем. И когда в отдалении степь пересекали люди, мы оба настораживались.

Часа два я крутил ручку, пытаясь запустить это понурое сооружение. «Москвич» только встряхивался и пускал в морду любопытствующей свинье голубые кольца дыма. Пять раз я проверял контакты, вывинчивал свечи, продул и промыл карбюратор. Наконец мотор сначала истерично, а затем все более уверенно зафыркал.

Лед... Зеленый, крошащийся, встающий на дыбы лед... Льдины лезут друг на друга, сшибаются, перемалываясь в кашу. Вода разгуливает по пайолам, и матовый свет плафонов зыбко дробится на ней. Вода холодно подступает к горлу, лезет в рот, в уши, в нос... Дизель еще стучит. Но он вот-вот захлебнется — и конец: двери в машину задраены.

Я пожал протянутую руку. Она подошла к перилам. Я остановился и, глядя на нее с нижней ступеньки, сказал:

В этом городке раздобыть запасные части оказалось вовсе не простым делом. Куда ни придешь — везде только разводят руками, а один завгар сказал мне:

— Берите, ради бога, уважаемый! Замучилась. Двор загромождает. То шариков, то колесиков каких-то нет... Всю семью издергал.

Каждое утро солнце, неистовствуя, взбирается по крутому небу. Оно плавится, пылает, обрушивает тонны света и тепла на запрокинутые головы подсолнухов, на мои голые плечи и спину. И я не укрываюсь от него.

— Этот? — спросил он, и в просвете показалась его сосредоточенная физиономия. Маленькая рука протянула мне ключ. Я потянулся, подставил ладонь. Тяжелая головка перекатилась мне в горсть.

Я посадил Павлика на сиденье, дал ему шкурку, потом принес из дома чистую тряпку и постелил ему на колени. Он старательно чистил свечи. Я копался в моторе и время от времени поглядывал на него сквозь ветровое стекло.

— Нет, нет. Я вас не отпущу.

Он вздрогнул, поднял голову и вскочил:

По перепачканному автолом лицу хозяина разлилось сияние. Мне показалось, что он несколько усомнился — не продешевил ли, и я спешно вырулил за ворота.

Я не злоупотреблял временем Павлика и долготерпением его матери. Иногда я даже откладывал назначенное путешествие. Я очень беспокоился, что в конце концов он заскучает со мной, и каждый раз придумывал все новые и новые маршруты. Мы ездили за Томь за грибами, бывали на сопках, закатывались далеко в степь. И однажды добрых полчаса соревновались в скорости с товарным поездом. В том месте, где шоссе шло параллельно полотну железной дороги, был небольшой спуск. Поезд притормаживал, а я выжимал из «москвича» все, что он мог дать. Минут десять мы шли вровень. И Павлик так заразительно ликовал, что и я не на шутку увлекся гонками. Но потом мы стали медленно, но верно отставать, и возле переезда последний вагон показал нам тормозную площадку.

— Натощак человек умнее, мама?

Спускаясь с крыльца, я слышал, как на втором этаже захлопнулась дверь и ключ дважды повернулся в замке.

— Я дам тебе шкурку. Ты будешь чистить свечи, а я вывинчивать их. Можно бы наоборот: ты — вывинчивать, а я — чистить. Но у тебя чистые брюки — испачкаешь.

Глава четвертая

В одном из дворов на соседней улице как-то я увидел старенький «москвич». Он стоял в дальнем углу, возле коровника. На его облупившейся потускневшей крыше громоздился фанерный ящик из-под папирос, на багажник то и дело взлетали куры...

Однажды мы поехали к заливу, возле которого я поймал перепела. Павлик с наслаждением барахтался в воде. Не выдержал и я. Осторожно ступая, я вошел в воду. Дыхание мое сделалось прерывистым и частым. Но, сдерживаясь, я по пояс забрел в залив и окунулся. В мозгу что-то вспыхнуло. И ошеломляюще отчетливо я увидел:

Кто-то стал рядом. По сиплому с одышкой дыханию Семен узнал тралмастера Кузьмина. Кузьмин продул папиросу, зажег спичку. Огонек осветил его жесткие усы и широкий нос. Потом Кузьмин подержал спичку перед глазами и бросил ее за борт. Спичка летела целую вечность. И, коснувшись воды, еще горела. Семен так и не видел, когда она погасла.