Штамба

Потом он сломанно опустился на край кювета, посидел, привыкая к новому положению, и откинулся на траву, разметав руки. Это был Алешка. Тот самый, который приходил в первый вечер вместе с Федором.

Я подошел к нему и опустился на корточки.

На обратном пути я сказал:

Телеграмму принесли поздно. Правда, я еще не ложился спать, но уже разделся. Я постелил себе в гамаке. Мама сказала, что ночью будет дождь. Но я все равно собрался спать на улице.

— Не видел... Нас могут не пустить.

— Спасибо, малыш, — сказал я. — Забыл пообедать.

Бухта заштилела так, что «Коршун» стоял словно впаянный, а тени от угрюмых прибрежных скал неподвижно лежали на темно-зеленой воде. Деловито сновали чайки. Иногда они с размаху падали в бухту и пронзительно кричали. Поверху шел норд-ост. Это было заметно по рваным свинцовым облакам, косо несущимся над скалами. Но внутри было тихо, так, как бывает в северных бухтах накануне осенних штормов.

— Выходит, так, — ответил Алешка, приподнимаясь. — Я думал, вы меня сразу узнали.

— Заметил...

— Шесть... По три — до обеда и после.

Накрытые белым полотенцем, на столе стояли тарелки с малосольными и свежими огурцами, вареная картошка в чугунке и кружка с молоком. Картошка была еще теплая. Тут же на буханке хлеба лежали ножик и ложка.

Алешка затягивался редко и ожесточенно, обжигая пальцы. Он что-то решал. И я чувствовал это.

— В прошлом году с весны мы начали возить отсюда бетон. Больше чем шесть ездок не выходило. Я с месяц приглядывался к шоссейке... — Алешка помолчал. — Справа у дороги березка. Видите? — спросил он.

— Не умею ходить под ручку. Пойдем так.

— Здесь, Семен Василич. Дальше трудно развернуться...

— Счастливо...

— Я сказал, Федор Кириллыч, — тихо ответил тот.

— Так, — повторил он. — Значит, уезжаешь...

— Семен Василич! — окликнули меня из темноты. От забора отделилась тонкая человеческая фигура.

— Я не знаю, как нам быть...

Я сел на подножку, прислонился спиной к раскаленной дверце и закрыл глаза.

Цепляясь за кунгас руками, они подвели шлюпку к берегу и, оставив при ней двух матросов, выбрались на мокрые камни. Семен оглядел бухту. Посередине нехотя кланялся на поднявшейся зыби «Коршун», и ниточка якорь-цепи то провисала, то натягивалась. Где-то поверху шел норд-ост. Растрепанные тучи рвали бока о заснеженные вершины скал. И скалы почему-то напомнили Семену человека, который, сняв шапку, подставляет свое пылающее лицо холодному ветру.

Не снимая с шеи ремешка, он через плечо протянул Семену бинокль. Тому пришлось нагнуться, чтобы посмотреть, куда показывал Феликс.

— Смогу, батя, — тихо сказал я.

— Куда, Сеня? — тихо спросила она, хотя уже все поняла.

— Сейчас поставлю... Он уже кипел. Надо только подогреть...

— Успел все же. Думал, не успею...

— Давай. Слушаю.

Я вышел с Алешкой. На стоянке светились влажными боками и стеклами еще не просохшие после мытья самосвалы.

Поезд отправлялся в двадцать тридцать по местному. Я простился с отцом и матерью у калитки.

— Если бы тебе было десять лет, — немного погодя ответил он сердито, — я растолковал бы. Но когда тебе было десять лет, я валялся по госпиталям с вырванным боком. — Он еще помолчал и добавил: — Уже в пору мне у тебя подмоги просить.

— Нет, — вздохнула она, — я вернусь быстро. — Она хотела еще что-то сказать, но передумала и, мягко улыбнувшись, повела плечами, высвобождаясь.

— Степи... Позавчера, когда мне Алешка свои метки показывал, вдруг все сразу стало ясным. Ну что, казалось бы, изменится, если мы — ты, я, Павлик, Алешка — уйдем... Не будет нас? Ничего. Появится новый шофер, новый прораб, мальчик, другой. Но знаешь, за нами — во мне, в тебе — вот это большое, понятное до листочка, до травинки, до тончайшего запаха, до едва различимого звука... Один умный человек когда-то очень давно сказал мне: «Попробуйте начать все сначала, с первого шага...» Он хотел, чтобы я разобрался сам... Но вот впервые при мне созрела степь. Двадцать два раза я видел ее прежде. Но впервые она созрела при мне, при моем участии, что ли. Как будто я прошел ее из конца в конец и понял. Теперь мне нужно ехать. Я уже не смогу остаться... Но поражения больше не будет.

— Да, да, старик... Иначе не стоит жить...

Потом он отпустил ее и побежал вперед, к голове колонны, обгоняя подтягивающиеся грузовики.

— Да. Четверых гребцов возьмем и Меньшенького, он дорогу покажет. Айда?

— Вижу...

— Вот как... Я думал, только с весны. Вижу — по девять, а то по десять рейсов делаешь. А кроме тебя, никто... Понять не мог. — Федор принижал голос, чтобы не беспокоить своих.

— Хорошо.

— Надо, батя...

Пыль осела, показался знакомый с вмятиной борт самосвала «79-40». Значит, Алешка сделал одним рейсом больше.

— Должен. Иначе нельзя.

Павлик должен прийти в час. Он будет ждать на шоссе возле моста...

— Что же произошло?

— Мелеша, позови старшего механика, — сказал он рулевому.

— Только она мне больше ничего не говорила.

— Пойдем, Семен Василич! — воскликнул он, но бодрый голос никак ее вязался с его обликом...