Штамм. Начало

Его Эмма к нему вернулась. Только это и имело значение…

Зак засыпал с трудом и спал плохо. Все говорили, что это он унаследовал от отца. Слишком маленький, чтобы нажить язву, но уже достаточно большой, чтобы взвалить на плечи все проблемы мира. Он был чувствительный мальчик, серьезный ребенок, за что и страдал.

Эф говорил, что таким он был всегда. Даже в колыбельке лежал с выражением тревоги на лице, а его озабоченные черные глаза постоянно что-то выискивали. Тревога на маленьком лице всегда смешила Эфа. Потому что таким он самого себя и представлял в далеком детстве: озабоченным младенцем в колыбели.

За последние несколько лет ноша проблем только утяжелилась: родители разъехались, развелись, теперь вот сражались за попечение. Мальчику потребовалось немало времени, чтобы убедить себя: случившееся – не его вина. Однако сердце-то знало: если копнуть как следует, там, в глубине, обнаружатся злость, раздражение, досада, и эта досада как-то связана с ним. Годы сердитого шепота за его спиной… эхо ночных споров… просыпание от приглушенных ударов в стену… Все это давало о себе знать. И вот теперь, в одиннадцать лет, Зак страдал бессонницей.

Иногда он глушил шумы дома айподом и разглядывал ночь из окна спальни. Случалось, открывал окно и прислушивался к звукам ночи, вникая в них так напряженно, что в ушах начинала шуметь кровь.

Он лелеял надежду, свойственную многим мальчикам, что его улица – ночью, в полной уверенности, что за ней никто не наблюдает, – откроет ему свои тайны. Призраки, убийства, страсть… Но все, что удавалось увидеть, пока не вставало солнце, – это гипнотизирующее голубое мерцание далекого телевизора в доме напротив.

В мире не было ни героев, ни монстров, но в своем воображении Зак неустанно выискивал и тех и других. Бессонница, само собой, сказывалась днем: мальчик постоянно клевал носом. Он засыпал в школе, и другие дети, которые всегда замечали отклонения от нормы, тут же придумали ему целую серию прозвищ – от обычного Дрочилы до загадочного Некрономика, кому что больше нравилось.

И Зак тащился сквозь дни унижения, пока не подходил срок очередной встречи с отцом.

С Эфом он чувствовал себя уютно. Даже когда они молчали… особенно когда они молчали. Мать была слишком безупречной, слишком наблюдательной, слишком доброй – ее не высказываемым вслух стандартам, установленным «для блага» Зака, просто невозможно было соответствовать, и в душе Зак знал, что разочаровал ее с самого рождения. Потому что появился на свет мальчиком… да еще во всем похожим на отца.

С Эфом он чувствовал себя живым. Мог запросто сказать ему все то, что матери так не терпелось у него вызнать: что-нибудь из ряда вон выходящее. А ничего из ряда вон выходящего и не было – просто личное, но достаточно важное, чтобы держать при себе. И достаточно важное, чтобы приберечь для отца. Именно так Зак и поступал.

И вот теперь, лежа на покрывале, Зак думал о своем будущем. Он уже понимал, что единство семьи не вернуть. На это не было ни малейшего шанса. Его занимал другой вопрос: насколько хуже все может стать? Собственно, именно этим вопросом Зак постоянно и задавался: «Насколько хуже все может стать?»

И всегда получал один ответ: «Гораздо хуже».

Во всяком случае, он надеялся, что теперь эта армия озабоченных взрослых наконец-то исчезнет из его жизни. Психотерапевты, судьи, социальные работники, дружки его матери… Все они держали его заложником своих потребностей и глупых идей. Все они «заботились» о нем, о его «благе», но на самом-то деле плевать они хотели и на него, и на благо.

Группа «Май блади Валентайн» затихла в айподе, и Зак вытащил наушники. Небо за окном еще не просветлело, но он наконец-то почувствовал усталость. Чувство усталости ему сейчас нравилось. Ему нравилось не думать.

Зак уже приготовился заснуть, но, едва закрыв глаза, услышал шаги.

Шлеп-шлеп-шлеп. Словно босые ноги по асфальту. Зак выглянул из окна и увидел мужчину. Голого мужчину.

Он шел по улице, мертвенно-бледный в лунном свете; морщины, испещрявшие его отвисший живот, словно бы светились сами по себе. Не вызывало сомнений, что мужчина когда-то был толстым, а потом сильно похудел, вот кожа и стянулась – по-разному и в разных направлениях, – поэтому сделать вывод о его фигуре было трудновато.

Мужчина явно был стар и тем не менее выглядел так, словно время его не трогало. Лысеющая голова с плохо выкрашенными волосами и варикозные вены на ногах говорили о том, что ему лет семьдесят, однако шел он энергичной пружинистой походкой молодого человека. Зак подумал обо всем этом и запомнил все это, потому что очень походил на Эфа. Мать велела бы ему отойти от окна и позвонить по 911. А Эф указал бы на все странности, которые отличали этого ночного пешехода.