Штамм. Начало

За последние несколько лет ноша проблем только утяжелилась: родители разъехались, развелись, теперь вот сражались за попечение. Мальчику потребовалось немало времени, чтобы убедить себя: случившееся — не его вина. Однако сердце-то знало: если копнуть как следует, там, в глубине, обнаружатся злость, раздражение, досада, и эта досада как-то связана с ним. Годы сердитого шепота за его спиной… эхо ночных споров… просыпание от приглушенных ударов в стену… Все это давало о себе знать. И вот теперь, в одиннадцать лет, Зак страдал бессонницей.

Иногда он глушил домашние шумы айподом и разглядывал ночь из окна спальни. Случалось, открывал окно и прислушивался к звукам ночи, вникая в них так напряженно, что в ушах начинала шуметь кровь.

Он лелеял надежду, свойственную многим мальчикам, что его улица — ночью, в полной уверенности, что за ней никто не наблюдает, — откроет ему свои тайны. Призраки, убийства, страсть… Но все, что удавалось увидеть, пока не вставало солнце, — это гипнотизирующее голубое мерцание далекого телевизора в доме напротив.

В мире не было ни героев, ни монстров, но в своем воображении Зак неустанно выискивал и тех, и других. Бессонница, само собой, сказывалась днем, когда мальчик постоянно клевал носом. Он засыпал в школе, и другие дети, которые всегда замечали отклонения от нормы, тут же придумали ему целую серию прозвищ — от обычного «Дрочилы» до загадочного «Некрономика», кому что больше нравилось.

И Зак тащился сквозь дни унижения, пока не подходил срок очередной встречи с отцом.

С Эфом он чувствовал себя уютно. Даже когда они молчали… особенно когда они молчали. Мать была слишком безупречной, слишком наблюдательной, слишком доброй — ее не высказываемым вслух стандартам, установленным «для блага» Зака, просто невозможно было соответствовать, и в душе Зак знал, что разочаровал ее с самого рождения. Потому что появился на свет мальчиком… да еще во всем похожим на отца.

С Эфом он чувствовал себя живым. Мог сказать ему запросто все то, о чем матери так не терпелось у него вызнать: что-нибудь из ряда вон выходящее. А ничего из ряда вон выходящего и не было — просто личное, но достаточно важное, чтобы держать при себе. И достаточно важное, чтобы приберечь для отца. Именно так Зак и поступал.

И вот теперь, лежа на покрывале, Зак думал о своем будущем. Он уже понимал, что единую семью не вернуть. На это не было ни малейшего шанса. Его занимал другой вопрос: насколько хуже все может стать? Собственно, именно этим вопросом Зак постоянно и задавался: «Насколько хуже все может стать?»

И всегда получал один ответ: «Гораздо хуже».

Во всяком случае, он надеялся, что теперь эта армия озабоченных взрослых наконец-то исчезнет из его жизни. Психотерапевты, судьи, социальные работники, дружки его матери… Все они держали его заложником своих потребностей и глупых идей. Все они «заботились» о нем, о его «благе», но на самом-то деле плевать они хотели и на него, и на благо.

Группа «Мой кровавый Валентин»[64] затихла в айподе, и Зак вытащил наушники. Небо за окном еще не просветлело, но он наконец-то почувствовал усталость. Чувство усталости ему сейчас нравилось. Ему нравилось — не думать.

Зак уже приготовился к тому, чтобы заснуть, но, едва закрыл глаза, услышал шаги.

Шлеп-шлеп-шлеп. Словно босые ноги по асфальту. Зак выглянул из окна и увидел мужчину. Голого мужчину.

Он шел по улице, мертвенно-бледный в лунном свете; морщины, испещрявшие его отвисший живот, словно бы светились сами по себе. Не вызывало сомнений, что мужчина когда-то был толстым, а потом сильно похудел, вот кожа и стянулась — по-разному и в разных направлениях, — поэтому сделать вывод о его фигуре было трудновато.

Мужчина явно был стар и тем не менее выглядел так, словно время его не трогало. Лысеющая голова с плохо выкрашенными волосами и варикозные вены на ногах говорили о том, что ему лет семьдесят, однако шел он энергичной, пружинистой походкой молодого человека. Зак подумал обо всем этом и запомнил все это, потому что очень походил на Эфа. Мать велела бы ему отойти от окна и позвонить по 911. А Эф указал бы на все странности, которые отличали этого ночного пешехода.

Бледное существо обогнуло дом на противоположной стороне улице. Зак услышал тихий стон, а затем грохот забора на заднем дворе — словно бы кто-то с силой тряс ограждение. Потом голый мужчина вернулся и направился к парадной двери. Зак подумал, что надо бы позвонить в полицию, но такой звонок сильно усложнил бы ему жизнь: Зак скрывал от матери свою бессонницу, иначе его ждали бы новые походы к врачам и скрупулезное выполнение всех их предписаний, не говоря уже о том, что мать встревожилась бы не на шутку.

Мужчина вышел на середину улицы, остановился. Дряблые руки висели по бокам, грудь не поднималась — дышал ли он вообще? — легкий ночной ветерок шевелил волосы, обнажая бледные корни, не поддавшиеся краске «Только для мужчин» дурного красно-коричневого оттенка.