Вот, значит, как. Похоже, толика извращения все же осталась в вампире. Он по-прежнему обладал способностью — пусть малой и тщетной — извлекать удовольствие из несчастий других. Как ни пригибала вампира тяжесть серебра, он не спускал глаз с Сетракяна.
Утро было уже совсем близко, солнечные лучи под косым углом стали проникать в комнату. Сетракян выпрямился, внезапно ухватился за спинку кресла, в котором сидел Древерхавен, наклонил его, оторвав передние ножки от пола, и с силой потащил сквозь проем вращающейся двери в потайное заднее помещение, оставляя на паркете две глубокие борозды.
— Солнечный свет слишком хорош для тебя, герр доктор, — провозгласил он.
Стригой по-прежнему не сводил взор с Сетракяна, его глаза полнились… предвосхищением. Наконец-то для него нашлось что-то неожиданное. Древерхавен страстно хотел стать участником любого извращения, вне зависимости от роли, которую придется играть ему самому.
Ярость душила Сетракяна, но все же он находил в себе силы управлять этой яростью.
— Говоришь, бессмертие не лучший друг извращенца? — Сетракян налег плечом на книжную секцию, закрывая ее и тем самым преграждая путь солнечным лучам. — Ну что же, значит, будешь наслаждаться бессмертием.
Для приведения плана в исполнение Сетракяну потребовались три полных дня. Семьдесят два часа Авраам, словно заговоренный местью, работал, не прерываясь ни на секунду. Самым опасным этапом было расчленение стригоя: Сетракян уложил Древерхавена на его собственный операционный стол, после чего отсек конечности и прижег все четыре обрубка. Затем он раздобыл несколько ящиков — наподобие тех, в которых высаживают тюльпаны, только не деревянных, а свинцовых, — с тем чтобы сделать из них гроб (конечно же, без малейших признаков земли, на которой обычно покоятся отдыхающие вампиры) и поместить туда стригоя с серебряным ожерельем. Свинцовые стенки ящика должны были отрезать любые линии связи между Древерхавеном и Владыкой. В этот саркофаг Сетракян упаковал мерзкую тварь вместе с ее отсеченными конечностями, затем взял напрокат небольшую лодку, погрузил в нее «ящик с рассадой» и в одиночестве вышел в Северное море. Он заплыл далеко, очень далеко от берега. Ему пришлось напрячь все силы, но в конце концов Сетракян сумел перевалить ящик через борт, не утопив при этом суденышко. Дело было сделано: тварь в буквальном смысле села на мель — между массивами земной суши, глубоко под водой, вне досягаемости убийственных солнечных лучей и тем не менее в полном бессилии что-либо сделать. В полном бессилии — на всю оставшуюся вечность.
Ящик лег на морское дно, и только после этого едкий и дразнящий голос Древерхавена наконец перестал звучать в голове Сетракяна, словно бы случайно найденное лекарство от безумия все-таки сработало. Сетракян посмотрел на свои скрюченные пальцы — они были в кровоточащих ссадинах, раны саднило от соленой воды — и крепко сжал их. Кулаки получились уродливые, кривые, узловатые.
Он действительно шел дорогой безумия. Сетракян понял, что пора уходить в подполье — так, как это умели делать стригои. Он должен был втайне от всех продолжить работу. Чтобы получить свой шанс.
Шанс добраться до книги.
И добраться до Владыки.
Настала пора отправляться в Америку.
Владыка. Часть вторая
Если что и было свойственно Владыке в высшей степени, так это маниакальность, неодолимое стремление доводить до конца каждую мысль и каждое дело. Тварь обдумывала любые возможные искажения своего плана, любые потенциальные отклонения от намеченного ею пути. Владыка испытывал смутное беспокойство от того, что не все удастся довести до конца, но зато у него было то, в чем он никогда не знал недостатка, — его истовая непреклонность.
Древние будут уничтожены. Все разом. И произойдет это в ближайшие часы.