Штиллер

— Твоя жена танцовщица? — потом спросила его Сибилла, почти ничего не знавшая о женщине, которую Штиллер превратил в вазу, да и, судя по его поведению, она действительно была только красивой, редкостной вазой, на которой он был женат, и существовала для Штиллера, лишь когда он вспоминал, что женат, а вспоминать об этом у него, как видно, не было ни малейшей охоты. Но, с другой стороны, разве она, Сибилла, чаще думает о своем Рольфе? Так или иначе, она не сообщила Штиллеру о том, что Рольф, ее муж, сегодня в Лондоне и вернется домой только завтра! Зачем волновать Штиллера, она сама достаточно взволнована своей сегодняшней «свободой»… — Штурценеггер показывал тебе план нашего дома? — спросила Сибилла. И тут вдруг завязался вполне разумный, деловой разговор; Штиллер, как выяснилось, был страстным поклонником новейшей архитектуры и достаточно разбирался в ней, чтобы впервые заинтересовать Сибиллу ее будущим домом. Разговор (утверждает Сибилла) был настолько деловит, разумен и мил, что Штиллер смог без церемоний предложить: — Оставайся, поужинаем вместе! — Разумеется, она и не помышляла об этом, ну, разве что они могли бы поужинать где-нибудь в городе. — Чем я могу помочь тебе? — не без смущения спросила она. Продолжая толковать об архитектуре, Штиллер налил воды в кастрюлю и поставил ее на допотопную газовую плитку. — Ты любишь рис? — спросил он. зажигая конфорку. Она решила, что обязательно уйдет в девять, самое позднее, в половине десятого. — Рис? — откликнулась она после маленькой паузы. — Обожаю! — К сожалению, приправу к рису по-валенсийски (до известной степени), — а в честь боя быков речь могла идти только об испанском блюде, — еще надо было купить. Штиллер заторопился, не то магазины закроют у него перед носом. Он заглянул в кошелек, который, очевидно, не всегда бывал полон, — и ушел, оставив гостью в одиночестве… Эти полчаса она чувствовала себя как-то странно. Чего она, собственно, хочет? И чего не хочет? Теперь у нее было время подумать. Она стояла у большого окна, смотревшего на собор, курила и старалась вспомнить, где она поставила свою машину (машину Рольфа), но вспомнить не могла, столько других мыслей бродило сейчас у нее в голове. Смешно! Поужинать в мастерской скульптора, ну, что тут особенного?! Сибилле тогда было двадцать восемь лет. Она любила дважды в жизни; не больше и не меньше, и оба раза ее любовь была вторжением, вторжением в чужую жизнь. Первый, кого она полюбила, был учителем, ему она была обязана аттестатом зрелости, из-за нее он разошелся с женой. За второго она вышла замуж. Не было у нее вкуса к легким интрижкам, Или этому можно научиться? Бесшабашный маскарадный Пьеро — таким эти три недели представлялся ей Штиллер, — к тому же он художник, следовательно, человек без моральных устоев, но, вероятно, опытный и дерзкий, хотя, надо думать, достаточно порядочный, чтобы никому не назвать ее имени. Нет, пожалуй, правильно было бы проучить Рольфа, ее самонадеянного супруга, давно нуждавшегося в хорошей встряске. «Но только Штиллер совсем не похож на многоопытного мужчину», — подумала она. Чем ближе они знакомились, тем заметнее он робел, тем симпатичней казался ей, и правда, здесь, в своей мастерской, он ничуть не походил на легкомысленного Пьеро. Он умел остроумно шутить, но в глубине души был удручен, печален, видно, в него впились невидимые бандерильи, и он истекал кровью. К тому же он женат. Но почему они не живут вместе, Штиллер и его балерина? Все здесь неясно. Что это, рухнувший брак или брак настоящий? Во всяком случае, отношения у них сложные. А если Сибилла действительно полюбит его? Такая опасность существовала. Но она опять сказала себе: «Чушь!» — и уменьшила огонь на плите: рис уже закипел. До чего же разными бывают мужчины! До сих пор ни один еще не покупал для нее продуктов, не стряпал, вдобавок не спрашивая, что купить и как готовить. Зазвонил телефон. Конечно, она не сняла трубки, этот звонок испугал ее. Может быть, это его жена? Все равно, у Сибиллы нет оснований спокойно не назвать свое имя. Смешно! Ей даже хотелось, чтобы сейчас вошла его жена. А если так пронзительно, так настойчиво звонила его любовница? На большом столе шпатель, всюду пепельницы, полные окурков, — Сибилле очень хотелось опорожнить их, множество незнакомых инструментов, кухонные полотенца не первой свежести, кипы газет, галстук, висящий на двери, — все очень по-мужски, а библиотека почти юношеская, по сравнению с академическими стеллажами Рольфа. Сибилла радовалась всему чуждому. Но всего более чуждыми казались ей скульптуры Штиллера. Настоящий ли он художник? «На выставке я прошла бы мимо таких вещей», — призналась она себе. Но здесь она не хотела пройти мимо, здесь надо составить себе суждение, которое защитит ее от любви. Это оказалось нетрудно. Она и Пикассо не любила, тогда еще не любила. А у этих скульптур было что-то общее с ним. Имя Штиллера ни разу не встречалось Сибилле в «Нойе цюрхер цайтунг», но если даже он не настоящий художник, разве это спасет ее от любви? Ей очень хотелось заглянуть в один-другой из его ящиков, но она не решалась и стала перелистывать альбом с эскизами. Они ошеломили Сибиллу, у нее было чувство, что она влюбилась в подлинного мастера. Кстати, почему его так долго нет?! Не случилось ли с ним чего? В одном из ящиков — он был наполовину выдвинут — лежала всякая всячина, ничего не сказавшая Сибилле о внутреннем мире Штиллера, так, симпатичный, почти мальчишеский хлам: ракушки, запыленная трубка, электрические предохранители, проволока, штука, которой чистят трубку, — как это все понравилось бы маленькому Ганнесу! — разные монеты, квитанции, напоминания о просроченных платежах, высушенная морская звезда, связка ключей, не хуже чем у Синей Бороды, электрическая лампочка, военный билет, записная книжка, заплаты для велосипедных шин, коробочка снотворного, запас свечей, ружейный патрон и еще старая но отлично сохранившаяся медная дощечка, на которой значилось: Штиллер-Чуди…