Штиллер

Итак, в этом смысле она была свободна.

А Штиллер вернулся из Давоса, ни о чем не переговорив там, ничего не устроив; по его рассказам, балерина была при смерти, о поездке в Париж при таких обстоятельствах, конечно, не могло быть и речи. Снова сидели они на опушке леса, — уже была сжата рожь, лето кончалось. Над голубым озером громоздились грозовые тучи, в осенней тишине, кружа вокруг них, гудел шмель, над полями мерцала голубая дымка, на хуторе кудахтали куры, — налаженный, непогрешимо-радостный, восхитительный мир. Только их счастье (или то, чего они ждали от своей любви) было очень сложным и запутанным! Молча сидели они на земле — два нарушителя супружеской верности, — нежно сплетая пальцы, оба с травинками в озабоченно сжатых губах, и единственным, что могло бы распутать их жизнь, казался им брак — не ее брак с Рольфом и не его брак с Юликой, — брак между ними.

В лишенных горечи воспоминаниях этой пленительной женщины я мысленно вижу ее перед собой, все время, пока пишу, — в синем плетеном кресле, как давеча в клинике, когда я принес ей гладиолусы, в лимонно-желтом халатике, оттеняющем черные волосы, — я должен отметить один пункт, который, конечно, поразил бы исчезнувшего Штиллера; дело в том, что тогда, в то лето или в ту осень, Сибилла, ни слова ему не сказав, ждала от него ребенка (теперь ребенку было бы шесть лет)…

Протоколирую.

В сентябре Штиллер был поглощен всевозможными происками и хлопотами, связанными с предстоящей выставкой его произведений. Сильные мира сего считали необходимым, чтобы он еще раз выступил перед общественностью. — Я помешала? — спросила Сибилла, потому что Штиллер, наскоро приветствовав ее почти уже привычным поцелуем, сразу вернулся к цоколю, который он обтесывал. Она наблюдала за ним. «Мужчина, — подумала она, — всего красивее, когда он мастерит что-то своими руками». — Я не хочу отвлекать тебя, — сказала она, но мне нужно было повидать тебя сегодня… — Больше она ни слова не добавила, тем более что Штиллер не удивился, ни о чем не спросил. Важен был цоколь. — Когда он придет, этот господин из музея? — спросила Сибилла, стараясь выказать заинтересованность. На дворе стоял голубой мягкий сентябрьский день. Ему еще надо было обтесать девять цоколей, окрасить их или покрыть глазурью. Не так-то это просто. Плохой цоколь может создать невыгодное впечатление. Надо еще много чего покрыть глазурью, а то, что уже покрыто, отчистить! Этим он и занимался. — А свою жену, — спросила Сибилла, — ты тоже отсюда выставляешь? — Она кипятила воду для чая и, таким образом, тоже была при деле. — Я принесла тебе угощенье — сама испекла. Она положила на стол слоеный пирог. Штиллер был тронут, хотя на пирог не взглянул, а тут же заговорил о том, что все это чистый блеф. Сибилла не отличала его скульптуры одну от другой, а теперь еще они вдруг оказались блефом. На столе лежало письмо хранителя музея — гимн Штиллеру, даже страшно делалось, того и гляди, он вознесется на облаке славы. — Чай готов, объявила она и стала терпеливо ждать. Никогда она не думала, что выставка требует такой подготовки, не меньше чем вторжение на континент (за черным кофе Рольф рассказывал ей о мемуарах Черчилля), она пожалела Штиллера. — Как ты находишь афишу? — спросил он, продолжая шлифовать цоколь. А Сибилла даже не заметила наброска афиши на листе оберточной бумаги. — Как, и афиша будет?! — изумилась она; да, в самом деле, самая настоящая афиша, как у Фуртвенглера или Персиля. Сибилла нашла это ужасным: «А. Штиллер», знакомый родной почерк будет красоваться на каждой тумбе, увеличенный, точно под лупой. Что же, у мужчин совсем нет стыда? Если б хоть удовольствие получал, но Штиллер только и знал, что поносить дурацкую затею с выставкой. Зачем же он занимается этим? Чай он пил стоя и ел ее пирог, посыпая себя дождем крошек, но ничего не замечал и говорил не переставая… Вскоре она ушла; сегодня, конечно, Штиллеру было не до отцовских чувств. Она была довольна уже и тем, что он не дал ей просто уйти, а назначил встречу в пять часов у причала. Как хорошо, что она еще раз увидит его сегодня. Чтобы убить время, она пошла по Вокзальной улице, от витрины к витрине, заходя во все магазины, покуда не нашла самый красивый из всех цюрихских галстуков. Но у Штиллера нет подходящей к нему рубашки. Она купила подходящую рубашку.