Штиллер

— Меня интересуют не ваши деловые связи, — говорит прокурор, — не поймите меня превратно, господин директор. Я только хочу знать, говорили ли вы о Ямайке, когда этот господин Штиллер делал ваш портрет?

— Возможно…

— Ага.

— У меня дом на Ямайке.

— Ага.

— А что?

Я слышу, как отодвигаются кресла.

— Еще раз благодарю вас, господин директор, — говорит прокурор. — Мы были очень рады убедиться, что вы не убиты.

— Убит?

— Дело в том, что обвиняемый решительно утверждает, что уже несколько лет назад собственноручно убил вас.

— Меня?!

— Да, на Ямайке.

Теперь приходит очередь Кнобеля, прокурор представляет надзирателя господину директору и просит рассказать все, что тот узнал от меня. Кнобель явно смущен. Его рассказ о том, как было совершено убийство, невразумителен, запутан, недостоверен.

— В джунглях! — хохочет директор. — Нет, слышали вы что-либо подобное, господин прокурор?! В джунглях! Сроду не видел джунглей на Ямайке! Сплошные бредни, господин прокурор, поверьте мне.

— Верю.

— Бредни!

Кнобель, видимо, теряет уверенность и не решается рассказать, как кровь директора, стоящего перед ним, смешалась с бурой водою в луже и как черные ауры ждут, когда им достанется эта хорошо одетая падаль, — не смеет рассказать уйму подробностей, которых теперь от него ждут. Вместо этого он сам задает вопрос:

— Разве вы — господин директор Шмиц?

— Отвечайте-ка лучше на мой вопрос, — говорит директор. — Чем именно убил меня заключенный?

— Индейским кинжалом.

— Ого!

— Да, — говорит Кнобель, — вонзил его вам в горло спереди и повернул в левую сторону.

— Так.

— Или в правую, — говорит Кнобель, он снова теряет уверенность. — Уж не помню.

— Спасибо.

Кнобеля отпускают.

— Весьма сожалею, — говорит Кнобель. Он проходит через приемную с фуражкой в руках, уши у него багровые, он не удостаивает меня даже взглядом…

Как отнесся директор к тому, что был убит, — не слышу. Кнобель плотно закрыл за собой дверь. Беседа в кабинете продолжается еще минут десять. Пытаюсь читать газету, оставленную надзирателем, — видимо, социал-демократический листок, но тут на пороге кабинета появляется господин директор. Он говорит:

— Мне было чрезвычайно приятно лично осведомить вас об истинном положении вещей, господин прокурор. Речь идет не о деньгах, как я уже говорил. В свое время я был готов выплатить половину обусловленного гонорара, половину — ни больше, ни меньше, вымогательства, шантажа я не допущу, а если господин Штиллер не был удовлетворен моим предложением, что ж, он мог обратиться в суд, но не посмел. У пего, видите ли, не было денег на тяжбу! Обычная отговорка у этих психопатов! А когда я предложил ему пожаловаться в суд, он обозвал меня гангстером. Надеюсь, господин прокурор, вы не считаете это допустимым.

У господина директора, который затем надевает пальто в приемной, вполне солидная внешность, во всяком случае, на Банхофштрассе он не обратит на себя внимания. На шее он носит неброское шелковое кашне. Плешивую голову покрывает фетровой шляпой столь же скромного цвета… Заметив меня, он ее не снимает, а хватается за горло, как бы поправляя кашне. Я киваю. Почему, собственно? Он уходит со словами:

— Мы встретимся перед судом!

Прокурор вызывает меня.

— Есть сорт миллионеров, — говорю я, — к которым в правовом государстве и не подступишься, не удивительно, что они вечно воскресают…

Миловидную девицу тотчас же отсылают с письмом в гостиницу «Урбан». Сразу возникает мысль: «Не вернулась ли Юлика из Парижа?» Прокурор, которого я до сих пор видел только гостем на моей койке, предлагает мне кресло.

— Да, — улыбается он, — милый мой друг…

Его перебивает телефонный звонок. Он слегка отворачивается со своей трубкой от служебного аппарата, как и подобает при неслужебной беседе, слушает, играет связкой ключей, глядит в окно, говорит, что дома обедать не будет, днем у него выездное дело, осмотр места преступления. Потом внезапно прерывает разговор, видимо, затрудняясь в моем присутствии ответить на какой-то настойчивый вопрос, и несколько натянутым тоном опять обращается ко мне:

— Сибилла шлет вам привет.

— Спасибо, — говорю я, — как она поживает?

— Спасибо, — говорит он. — Она счастлива, что опять дома.

Потом, когда улыбка исчезает с его лица, когда откровенно неловкое молчание длится достаточно долго, как бы окончательно подтверждая, что я пропавший без вести Штиллер, а значит, бывший любовник его жены, которая счастлива тем, что опять дома, он прячет связку ключей в карман и высказывает не слишком оригинальную мысль:

— Да, потешная штука жизнь.

Я не нахожу, что сказать в ответ.

— Если вы не возражаете, Штиллер, пообедаем вместе. У нас есть время до двух. Я предлагаю поехать за город, — говорит он, вставая.

2. Обед.