Штиллер

— Скажи мне, когда захочешь остаться один, — попросил я.

Тепло, шедшее из камина, разморило меня; я вдруг почувствовал, как сильно устал, и подавил зевок.

— Наверно, уже очень поздно? — осведомился Штиллер. Было около двух часов ночи. — Она ждала! — сказал он. — Она ждала! А я как будто не ждал?! Я-то ждал с первой нашей прогулки. Ждал единого слова понимания, радости, ждал любого, малейшего знака с ее стороны!.. Все эти годы ждал! Я ее унижал, видишь ли! А она меня — нет?

— Никто этого не утверждает, — возразил я. Теперь он смотрел на меня пронзительно, буравящим взглядом.

— Рольф, — заявил он. — Она хочет умереть. — Он покивал головой. — Да, да, это так!

Пять или десять минут он был глух ко всем моим доводам и возражениям. Его как бы не было. Но, рыгнув, каждый раз бормотал: «Прошу прощения!»

— Ты действительно добьешься того, что будет поздно, Штиллер! — сказал я. — Она лежит в больнице, а ты опять сводишь с ней счеты.

Он угрюмо смотрел перед собой, я схватил его за локоть, потряс.

— Я знаю, — сказал он, — что я смешон.

— Ты с многим справился, Штиллер, многого достиг, не думай, что ты смешон. Ты сам не веришь тому, что только что сказал… Никто не умирает назло или в угоду другому! Ты переоцениваешь свое значение. Значение для Юлики, хочу я сказать. Ты нужен ей меньше, чем тебе бы хотелось…. Штиллер! — крикнул я, потому что он, как бы под прикрытием опьянения, снова ушел в себя. — Почему ты вдруг испугался, что она умрет?

— Так, значит, я переоцениваю свое значение, Рольф?

— Да, — подтвердил я. — Ты никогда не был главным, не был всем в ее жизни. Хотя, по-моему, с самого начала это вообразил. Вообразил себя ее спасителем, творцом, хозяином, хотел дать ей жизнь и радость! Да, именно так ты ее любил, правда, сам истекая кровью. Да, да! А теперь боишься, что она вдруг исчезнет, выйдет из подчинения, не сделавшись такой, как было угодно тебе. Незавершенный шедевр!..

Штиллер подошел к окну и распахнул его.

— Тебе дурно? — спросил я. — Сядь-ка лучше!

Он отвернулся и вытер лоб носовым платком.

— Говори еще! — попросил он.

— Я принесу тебе воды, — сказал я и положил кочергу, чтобы встать.

— Она тебе писала?

— Одно-единственное письмо, — поспешил я ответить. — А что?

Он снова вытер лоб.

— Впрочем, все равно.

— Я вовсе не хочу сказать, что знаю твою жену лучше, чем ты. Мы совершенно чужие люди, мы так мало общались. И ее письмо было очень коротким.

Он печально кивнул.

— Ты ее понимаешь правильно, я рад за нее. — И потом: — Мне худо, меня мутит. Извини…

Но он остался, где был, не вышел из комнаты, он сильно побледнел, и по глазам его было видно, что теперь для него существует только один вопрос: «Она умрет?» Он всеми силами старался отвлечься и, мне казалось, был рад, когда я начинал говорить.

— Ты хотел что-то сказать? — спросил он. Но я не мог вспомнить, на чем мы остановились, и сказал просто, чтобы поддержать разговор. — Да, кстати, я прочитал твои записки. — Сожги их! — Чем это тебе поможет? — возразил я. Ведь ты писал их именно для того… словом, писал потому, что боролся за эту женщину. В одном я ее хорошо понимаю. Кому, скажи на милость, придет в голову спрашивать своего спасителя, как чувствует себя сам спаситель?! Она привыкла, успела привыкнуть за столько лет, что ты не нуждаешься в сочувствии, хочешь быть только спасителем. — Штиллер улыбнулся. — Зачем ты говоришь намеками, скажи лучше прямо! — Я не понял его, не понял его неопределенной улыбки. Я вдруг заметил, что его бьет озноб, он дрожал всем телом. — Тебя знобит? — Пустяки, — сказал он, — пройдет, идиотское пьянство! — Я подвел его к креслу с высокой спинкой, он сел, положил голову на спинку, а я тем временем захлопнул окно. — Может быть, тебе лучше будет в постели? — Он покачал головой. Я сунул буковую корягу в тлеющие угли. — Что мне делать? — спросил он, закрывая лицо руками. — Что?! Я не могу еще раз переродиться, да и не хочу! Рольф!.. В чем я провинился? Скажи мне. Я не знаю. Что я сделал такого, скажи мне. Ведь я идиот. Скажи!