Штиллер

Право же, Юлика, как могла, старалась облегчить Штиллеру ответ, но Штиллер был законченным трусом. Ни слова о том, что он, — как выяснилось позднее, — почти ежедневно встречался со своей дамой. Он молчал, только смотрел на Юлику. Чего он всегда ждал от нее? Юлика лежала в теплой траве, утомленная короткой прогулкой. Вовсе не удивительно, что она утомилась и теперь опиралась на правый локоть, чтобы лучше видеть долину. В зубах она зажала длинный, качающийся стебель. Она чувствовала, что Штиллер ее разглядывает: ее рыжие волосы, тонкий нос, позолоченную солнцем кожу (обычная алебастровая бледность, вероятно, больше шла Юлике), ее ненакрашенные губы и ее грудь, вообще все ее тело — тело танцовщицы. Штиллер разглядывал ее так, будто никогда не видел женщины. Сравнивал ли он Юлику с той, другой? Штиллер выглядел влюбленным — так казалось Юлике, — влюбленным в нее и в то же время очень подавленным. Но почему? Юлика спросила:

— Что с тобой?

Вдруг Штиллер (Юлика и сегодня, вспоминая об этом, не может скрыть легкой улыбки) схватил ее, точно Тарзан, — видит бог, Тарзаном он никогда не был, — сжал ее узкое лицо загрубелыми руками скульптора и с порывистой жадностью стал целовать ее губы; разумеется, она не могла сразу ответить тем же. Он прижал к себе ее ослабевшее от болезни тело, словно хотел ее раздавить. Ей и вправду было очень больно. Но она ничего не сказала. Почему он так пристально на нее смотрит? Некоторое время она не сопротивлялась. Но чем это кончится? Юлика остерегалась улыбнуться, но Штиллер заметил, что она старается скрыть улыбку.

— Юлика! — крикнул он. — Юлика!

Он кричал, кричал на самом деле, как будто Юлика находилась в другом конце долины. Он злобно выдернул из ее губ стебелек — этот невинный реквизит ее вполне понятного замешательства. Юлика даже не помнила, что все еще держит стебель в зубах. Чем возмутила его эта бедная травинка? Его глаза заблестели от слез, а когда Штиллер заметил, что плачет, он уронил голову ей на колени и обеими руками вцепился в Юлику, которая вдруг увидела до того заслоненный Штиллером ландшафт: санаторий, за ним в отдалении знакомую деревенскую церквушку, маленький красный поезд — он как раз появился из лесу и свистел. Разве она виновата, что ей вдруг все это открылось? Штиллер рыдал на ее коленях, как рыдает вернувшийся из плена солдат на вокзале, рыдал так, что Юлика чувствовала жар его пылающего лица. Юлика боялась, что их видно из санатория. Пальцы у него были как когти, и Юлике, конечно, было смешно, даже неловко, что он держит ее за ягодицы. Наконец, — он все рыдал, — она положила ладонь на его затылок, мокрый от пота, потом чуточку передвинула ее, погладила его по сухим волосам и стала ждать, надеясь, что он возьмет себя в руки. Но он, как видно, не мог совладать с собой. И не хотел. Он даже попытался (просто смешно) укусить ее, укусить в ягодицу, словно пес, но это ему не удалось, на Юлике была плотная вельветовая юбка.

— Пойдем, — сказала Юлика. — Перестань же!

Юлика и сегодня не знает, как ей следовало себя вести на той давосской прогулке. Вот уже две минуты она видела двух незнакомых гуляющих, они приближались, правда, медленно, но приближались, Юлике было мучительно неловко, кроме того, поведение Штиллера уж очень напоминало Юлике театр, не то Мортимера, не то Клавиго, в общем, кого-то в этом роде, она никак не могла вспомнить, кого же именно. Штиллер лежал, точно мертвый, уткнувшись лицом в вельветовую юбку, тяжелый, недвижный; теперь он не рыдал, не вздрагивал, — лежал, раскинув руки, в неуклюжей позе удовлетворенного мужчины.

— Слушай, — ласково сказала Юлика. — Сюда идут!

Люди были уже почти в ста метрах от них, этого Штиллер не мог отрицать. Лицо у него было хмельное, ошеломленное, как у пловца, только что вынырнувшего на поверхность, он поднял голову, но не оглянулся, не пожелал убедиться сам, что люди подходят все ближе и ближе. Он закрыл лицо руками, покуда гуляющие, две старые дамы, не прошли за его спиною, потом свесил руки между колен и с трагическим видом стал глядеть на долину; Юлика не знала, как быть, отвела его вечно растрепанные волосы со лба, улыбнувшись, сказала:

— Да, да, ты у меня несчастненький!..

Штиллер промолчал, но встал, подтянул смятые брюки; он не помог Юлике подняться, сгреб свой скомканный плащ, подставил руку, чтобы Юлика могла опереться на нее, и отвел ее в санаторий. Там он обещал подождать в коридоре, покуда ее снова упакуют и выкатят на веранду. Но когда сестра выглянула в коридор, господина Штиллера там не было. Он уехал не простившись.

Это была их предпоследняя встреча.

Кнобель, мой надзиратель, становится утомительным. Словно читатель вечерней газеты, он ждет ежедневного продолжения истории моей жизни, у него отличная память, которая доставляет мне много хлопот.

— Простите, мистер Уайт, но что-то здесь не так. Ведь сначала вы убили свою жену?

— Да.

— Потом директора Шмица…

— Да.