Штиллер

На следующее утро, это был воскресный день, дождь перестал, и Рольф побрел на стройку нового дома, побрившись, но по-прежнему без пальто. Новый дом стоял на возвышенности, за городом, до сих пор он добирался туда на машине. Пешком путь был неблизкий. Здание еще не подведено под крышу; когда Рольф был здесь в последний раз, рабочие уже бетонировали верхние перекрытия, а его супруга еще ни разу не удосужилась побывать на стройке. Теперь он понимал, почему она совсем не интересуется новым домом. Рольф мало походил на домовладельца, — держал руки в карманах и чувствовал себя неловко, когда по его участку проходили гуляющие, — он стоял в будущих комнатах своего дома и, хотя они были закончены только вчерне, узнавал их: комната, выходящая окнами в сад, с большими стеклянными дверями, его кабинет с видом на озеро, пять ступеней, ведущих на галерею, две одинаковые спальни рядом — все в полном соответствии с планом, — даже терраса была уже забетонирована. Повсюду валялся строительный материал: рулоны толя, камень для кладки труб, мешки с портлендским цементом, бак для отопления, кирпич для внутренних перекрытий, чугунные трубы и всевозможные предметы, назначение которых нелегко было отгадать, но по всему было видно, что работа идет. И все же Рольфу казалось, что он стоит среди развалин. На беду, еще явился Штурценеггер — молодой архитектор, со складным метром в руках. Штурценеггер, увлеченный строительством, не давал себе отдыха даже по воскресеньям и, как всякий увлеченный человек, выглядел красивее и симпатичнее, чем обычно. Рольф исподтишка разглядывал его. Что и говорить, этот молодой Штурценеггер разительно отличался от него, Рольфа, к тому же он был моложе. Они лазили по балкам, по трубам, ныряли под дощатые перекрытия террасы, с которых капала вода, прыгали через бурые лужи. Рольфу пришлось перещупать известняк всевозможных сортов, чтобы выбрать по своему вкусу, а молодой Штурценеггер объяснял и объяснял, не ведая пощады. Рольфа куда больше занимали его уши, волосы, нос, его губы (невыносимо!) и его руки. «Почему бы и нет? Вполне вероятно, — думал Рольф и, несмотря ни на что, выбрал самый дешевый известняк. — Неужели этот молодой человек не понимает, что дом вскоре будет продан?» Нет, он не понимал, грезил о новых пространственных решениях и вдобавок ждал восторгов со стороны Рольфа, которому вдруг вспомнился последний вечер с Сибиллой. Сибилла, эта лицемерка, встретила его на аэродроме, и за ужином — не могла найти лучшей темы — рассказала мужу, возвратившемуся домой, длинную историю о том, как повезло молодому Штурценеггеру, он-де получил прекрасный заказ где-то в Канаде. Разве это не улика? Разумеется, он об этом и словом не обмолвился, выслушал подробный доклад относительно трубок и змеевиков потолочного отопления, радуясь про себя (теперь его снедала потребность в затаенных радостях), что Сибилла продолжает оставаться в потемках, а ему давно все известно. Правда, не все еще было ему известно, но молодой архитектор счал жертвой его подозрений, хотя и держался так непринужденно со своим желтым метром в руках. Штурценеггер пожелал отвезти домой своего работодателя. В машине он сам заговорил о привалившем ему счастье — строить большую фабрику в Калифорнии. Рольф перебил его:

— Моя жена говорила — в Канаде.

— Нет, — сказал Штурценеггер, — в Калифорнии. Что-то здесь было не так, но Рольф твердо решил скрывать свои чувства. Никто не увидит его таким, каким он сам видел себя в Генуе. То ли боясь встретиться с глазу на глаз с Сибиллой, то ли желая проявить выдержку, в то воскресное утро Рольф пригласил Штурценеггера на аперитив. Сибилла была дома, мало того, в доме было чинцано, и джин, и даже соленый миндаль. Его супруга, как мы уже говорили — женщина до мозга костей, с ходу разыграла комедию воскресной семейной идиллии, она и молодой архитектор, получивший отличнейший заказ в Канаде, куда Сибилла, конечно же, охотно будет его сопровождать, составят превосходную и даже элегантную пару. Правда, они упорно говорят друг другу «вы», но много ли это значит? И вообще, черт возьми, не все ли равно Штурценеггер или другой обнимает его жену, — главное, не сойти с ума, видя ее рядом с преуспевающим и жизнерадостным молодым человеком и подозревая, что именно он ее обнимает.

Я уже упоминал, что мой прокурор рассказывает эту историю гораздо подробнее и образнее. Но когда я попутно спросил, чем же закончилась его драма с отрезом телесного цвета в Генуе, он ответил кратко и уклончиво. Если я правильно понял, он просто оставил его в общественной уборной, на вокзале.

— Верите ли, прошли года, покуда этот сверток перестал мне сниться, смеясь, говорит мой прокурор.

(Почему, собственно, он так откровенен со мной?)

— Конечно, — говорю я, — мне не подобает допрашивать моего прокурора, но если вы разрешите, я задам еще один вопрос. Ваша супруга не сказала вам, кто был ее другом?

— Позже. Много позже.

— Когда?

— Когда все кончилось. Когда он пропал без вести.

— Смешно, — говорю я.