Штирлиц, он же Исаев

– Возмутительный тон. Просто, я бы сказал, недопустимый. Ты же знаешь старика. После появления такой статьи ты развяжешь ему руки. Такие люди, как Берг, умеют звереть. Ты привык к нему как к доброму, покладистому старику, который мямлит, не торопится, многое знает, многое умеет, – многое, Георг, многое: он звезда первой величины… Но он умеет быть зверем. Иногда тихим, а иногда громким и всегда хитрым… Он был добр к нам – своим студентам, но он будет беспощаден к нам – своим врагам…

– Что ты предлагаешь?

– Сними этот материал.

– Этого я сделать не могу. У нас нет цензуры, чтобы сослаться на пустое место в газете.

– Какой-нибудь запасной материал есть?

– Я же не могу поставить на место комментария фотографию Сурейи в мыльной пене… Читатель привык: на этом месте мы всегда бьем кого-либо. Я не совсем понимаю, почему ты так печешься о Берге. Если смягчить удар по нему, тогда вся тяжесть падет на тебя…

– Верно. Но уж если вы решили ударить, то сделайте это тактично, уважительно по отношению к старику. Если хочешь, я помогу тебе накидать план твоего варианта комментария…

Георг снова посмотрел на часы, снял телефонную трубку, набрал номер и сказал:

– Зигфрид, это я… Попроси задержать на полчаса выпуск номера… Нет, нет, задержи вторую полосу, а все остальное пойдет без изменений.

– Он обернулся к Кройцману и сказал:

– Диктуй!

– Ну что ты, Георг… Я не могу тебе ничего диктовать… Я позволю себе пофантазировать – всего лишь…

– Юрген, нельзя так… Нельзя никому не верить. Если мы играем одну партию, то нельзя же обставлять свое возможное алиби, как в бульварном романе начала века. Союз сил предполагает откровенность. Я ведь прекрасно понимаю, ты приехал совсем не ради того, чтобы тискать Лорхен, а чтобы сделать то, что тебе важно сделать…

– Нам, – поправил его Кройцман. – Нам, Георг. Хорошо. Итак, я фантазирую… Ну не сердись. Я принял твои условия.

Краузе достал блокнот и приготовил ручку. Кройцман, расхаживая по кабинету, диктовал:

– «Первое поражение великого Берга». Начало пойдет? «Все мы восхищались якобинской страстностью прокурора Берга, когда он проводил свои известные процессы и всегда доказывал правду, выступая против зла. Однако дело Кочева, когда Берг арестовал людей, которых ему пришлось затем выпустить с извинениями, – симптом, и симптом очевидный. Мы не смеем ставить под сомнение высокую гражданскую порядочность Берга и его высокий профессионализм. Речь идет о другом. Больной человек, далеко перешагнувший пенсионный возраст, он идет на разных курсах с современностью, которая рождена новым временем, отличается новыми особенностями и входит в неразрешимое противоречие с тем временным периодом, когда сформировалось мировоззрение Берга. Да, старые киты уходят, и это тревожный симптом. Но кто придет на смену? Кто сможет карать зло и охранять добро так, как это умел делать тот же Берг всего десять лет тому назад? Увы, мы не можем сказать: „Назад, к прежнему Бергу!“ Мы вынуждены сказать: „Г-н министр юстиции! Где новые кадры? Где те люди, кому предстоит править страной, выполняя волю нации?“ Нет, „нацию“ убери. Вместо „нации“ поставь „народ“. „Где молодая волна? Г-н министр юстиции, мы ни в чем не обвиняем вас, мы лишь задаем вам этот вопрос“.

Краузе кончил записывать, задумчиво посмотрел на Кройцмана и сказал:

– Ты сейчас был великолепен, Юрген. Тебе следует поговорить со Шпрингером. Это будет удобно. Мы поедем к нему за город… Я это устрою…

2

Берг следил за тем, как Люс читал газеты. Когда режиссер отложил их, Берг сказал:

– Я не хотел беседовать с вами до той поры, пока вы не ознакомитесь с тем, что сейчас пишет пресса. Есть занятные новости. Вы отстали от событий, пока сидели в камере.

Он говорил негромко, очень весомо, словно вбивая гвозди. Он не боялся, что его сейчас запишут на пленку, потому что работал приемник.

Передавали концерт «поп-мьюзик».

– А теперь слушайте меня внимательно, Люс, потому что я буду продолжать с вами беседу, которую не смог закончить Ганс Дорнброк. Только сначала я вам немного порасскажу о нацизме – так, как я его воспринимаю. Ладно?

– Мне бы хотелось сначала съездить домой.

– Вы это сделаете позже, когда я покину этот кабинет.

– Неужели из-за шпрингеровских комментариев вы подадите в отставку?

– Именно. Если бы они хамили, как все остальные, я бы оскалился. Но эти ударили в поддых. Я лежу в больнице пять месяцев в году, а молодые прокуроры прозябают на второстепенных ролях, потому что старая перечница как-никак «звезда первой величины». Это написали умные люди, знающие меня… Хорошо написали, ничего не скажешь… Так вот, о нацизме. Как, по-вашему, что это такое?

– Это злодейство. Это концлагеря, вера в гениальность идиота, душегубки в Аушвице, – устало и заученно ответил Люс.