Штопальщица

Соня даже звонила редко. Ланч иногда вместе, мы встречались неподалеку от Рокфеллер-центра, она больше сообщения в айфоне рассматривала, чем слушала. Я ей вовсе неинтресна. И никакого «голоса крови», пустое.

Вообще-то она меня не любит. По моему, прямо с того дня, как я ее родила на свет и решила, что теперь буду жить ради нее. Она презрительно отворачивалась от моей груди во время кормлений, мне приходилось постоянно сцеживать молоко в бутылочку. Восемь месяцев я служила дойной коровой для собственной дочери.

Я приговорила ее к жизни, она приговорила меня.

Мы повязаны тайной зачатия, тайной генного кода, хотя он меня интересовал в последнюю очередь. Как мне хотелось родить красавицу, научить ее премудростям, которые усвоила сама, а потом – любыми путями – с ней подружиться!

Научить, и объяснить, предупредить об опасности, потому что, по замыслу Божьему, я неминуемо уйду раньше.

Чтобы осечки не случилось, я контролировала каждый ее шаг – но тайно, исподтишка, чтобы не ощущалось. Я решила быть ей этим, как его, оберегом. Пифией, оракулом, проводником – и заветной пристанью. (Столько пафоса! Я как-то странно и в корне неправильно понимала суть отношений «мать и дочь». )

Для начала развелась с ее отцом. Решительно и не сомневаясь, ни на минуту. Потом позволила ему увезти Соню в Америку – почему? Мне постоянно казалось, что я не могу гарантировать Сонечке уверенности в завтрашнем дне. Америка – страна победителей. Там Соня освоится, и будет в безопасности.

Нужно было жертвовать, я ведь желаю дочери добра. Я пожертвовала самым важным – возможностью наблюдать преображение гадкого утенка, в 14 лет она была настолько нелепой!

Инопланетянка на тонких ножках, в школе ее дразнили «шкилет». Я иногда отрывалась от телевизионных проблем и шла в школу – утихомиривать ее одноклассников. Обращалась с ними властно и бесцеремонно, Соня мои появления не выносила. Но вторжения помогали, чего уж там.

Словом, я не давала ей сбиться с пути и ослабеть. Путь мы намечали по ходу, разве можно что-то предсказывать заранее?

Наши бесконечные беседы по телефону, редкие встречи – ей было всего пятнадцать, и они жили почему-то в Денвере. Как я могла позволить ей уехать с отцом?

Он вечно принимал неправильные решения. В пятнадцать лет он вовсе не давал ей денег, считая, что таким образом можно вылепить сильный характер. В итоге воспитал боязливость и ощущение отверженности.

В городе далекого штата Колорадо-Спрингс Соня работала в пиццерии, Арина смотрела на нее с улицы, через окно – и рыдала вголос.

Тэд оплачивал Сонино перемещение в Нью-Йорк, помогал в первые недели обустройства. Как-никак, моя карьера летела коту под хвост, я переезжала в Амстердам, мне предстояло все начинать заново.

Объяснила, что ставить Сонечку на ноги – твоя задача, Тэд. Он, собственно не возражал.

А теперь она сидит напротив Арины, как раз такая, какой та хотела ее видеть, и отчаянно стесняется матери. Она считает, что Арина и выглядит странно, и действует нелепо. Специалистка по модной одежде уверена, что Арина одета неправильно. И встречи каждый раз все короче и короче.

«How are you?» – «Fine!» (смысловое наполнение беседы практически исчерпано).

Мать и телевидение; мать, постоянно озабоченная проблемами съемок – озвучки – монтажа; любимая фраза Арины «от станка отойти нельзя, станок могут унести» – это Сонины детские воспоминания.

Детство кончилось, проехали. Сейчас Соня занята работой точно так же, как когда-то ее мать, но разве можно сравнить модный бизнес и какие-то телевизионные программы, о которых Арина рассказывает!

О чем тут говорить? Одних тв-каналов не счесть, кто их смотрит? Домохозяйки и пенсионеры, им заняться нечем. Соня за день выматывается, телевидение для нее – сериалы на сон грядущий, разве что.

Неважно. Соня такая, какой Арина хотела ее видеть. Может, жесткости в ней перебор, но такую и растила. Никто не сможет ею помыкать, это вам не Наташа из первого лога. Не дождутся пчелки-бабочки, чтобы Соня стала для них исходником. Преодолеет трудности и выход найдет – из любой ситуации.

Мысли о дочери неожиданно прочистили сознание. Так всегда было. Мы порознь, у нас не судьбы, а карьеры, но возможно, мы держим друг друга в форме. Подсознательно соревнуясь и что-то друг другу доказывая.

***

Амстердам – это уют и стиль. Кафе, в которых можно жить. Голландцы именно в них и живут, кстати. В каждом маленьком кафе «brown» – завсегдатаи, чужие здесь не ходят. Интерьеры разнообразием не балуют – коричневые стулья, стойка, стандартный набор бутылок – улыбчивый бармен работает не торопясь, на стенах яркие картинки периода пятидесятых прошлого столетия, но каждая кафешка – свой мир.

Единственное место, где европейские граждане ощущают полную свободу. Толпятся у входа – «Prost, prost!», то и дело доносится, это значит, что еще одна порция пива подана, бокалы звенят, соприкасаясь. Двери кафе и пабов, существующих с 1640 года, открыты нараспашку.