Шторм и штиль (с иллюстр.)

– Нет, и в самом деле хорошо. Своими глазами видите и море, и берега, и даль... Колорит какой-то особенный, теплый...

– Краски я чувствую, - довольно улыбаясь, сказал польщенный Федор Запорожец.- Мне это и художники говорили. Жалели, что я не учился.

Марина некоторое время молча слушала их, а потом поняла, что разговор переведен с ее колеи на какую-то другую, и снова вмешалась:

– Тебе, Юра, какая больше всего нравится?

– Вот эта, солнечный морской берег с рыбачьей шаландой.

– Значит, ее и подаришь Поле,- обернулась она к мужу, безапелляционно решив дело.- Если понравилось Юрию, то понравится и Поле.

Распорядившись таким образом, она внезапно перенесла огонь на Юрия:

– А ты почему пришел без подарка? Или, может, теперь среди молодых людей мода такая?

Юрий смутился.

– Что вы, тетя Марина? Я же не знал. Поля ничего не говорила.

– А она у нас такая... Не любит раньше времени трезвонить. Скромная девушка.

– Но ведь меня никто не приглашал на этот праздник,- сказал Юрий, и в его голосе прозвучала скрытая обида.

– А у нас не приглашают,- шумела Марина.- Тут все свои, как одна семья... А ведь ты теперь - тоже свой... Значит, беги, покупай подарок, пока там стол накрывают. Наш художник уже губы облизывает, никак не дождется...

И в самом деле, за стеной слышался звон тарелок, вилок, ножей, неясный разговор, и Юрий уловил певучий Полин голос.

– Я сейчас,- сказал он, направляясь к калитке и радуясь неожиданной возможности сделать Поле приятное.

Через полчаса Юрий возвратился, в руках его была коробка с подарком. Марина уже ушла к соседям, а Федор Запорожец вставлял в раму картину, выбранную его женой не без участия Юрия. Как бы извиняясь, он сказал:

– Ты, Юра, не обижайся... Шумит она, шумит, а злости - ни капельки нет... А кричать умеет, этого у нее не отнимешь.

Пришел Сашко. И теперь уже втроем они затеяли разговор о море и кораблях, о морском училище, которое грезилось пареньку даже во сне.

Через некоторое время постучали в стенку, крикнули, чтобы приходили, потому что «картошка остывает», и Юрий с Федором Запорожцем отправились: один с коробкой, перевязанной крест-накрест розовой лентой, а второй с картиной. Вид у обоих был торжественный.

Когда шумно и весело рассаживались за столом, все единодушно настояли на том, чтобы Поля и Юрий, как самые молодые, сидели рядом, и они, понятно, не возражали.

Все тут в большей или меньшей степени связаны с морем, поэтому лейтенантские погоны Юрия среди штатских пиджаков казались делом обычным. Для старших по возрасту он был просто хорошим парнем. В других условиях он, может, и покрасовался бы своими погонами, но здесь, среди этих добрых простых людей, не вспоминал о них, чувствовал себя непринужденно, как дома. А еще - и это самое главное - ему было здесь так хорошо, потому что рядом сидела Поля.

Марина, поглядывая на Юрия и Полю с присущими ей прямотой и непосредственностью, воскликнула:

– А давайте поженим их! Вот пара будет!

Все на мгновение притихли, а она не дала никому опомниться:

– Женим - вот и все! Вы только посмотрите, сама судьба свела их друг с другом!..

И у нее тут же возник план:

– Вот эту стенку развалим, к чертовой бабушке, чтобы больше было места свадьбу играть, потому что ты ведь для нас, Юрочка, как родной сын, а Поля - как дочь...

* * *

Баглай сидит в своей каюте и с горечью думает о том, что матрос его корабля опоздал с берега да к тому же явился нетрезвым.

Конечно, всякое бывает. Но Юрию Баглаю казалось, что Андрей Соляник опоздал намеренно, чтобы оскорбить своего нового командира, показать, что не очень-то считается с его властью и вообще никого и ничего не боится. Гнев и недоумение владели в эти минуты Юрием Баглаем.

«Я ведь пришел сюда, как в родную семью,- с болью думал он,- и никого не задел, не обидел, ни на кого понапрасну не накричал, не требовал чего-то особенного, невыполнимого, за что же меня так оскорбили?.. В чем я виноват, почему теперь вынужден идти к командиру части и докладывать о ЧП на корабле? Виноват только в том, что разрешил Солянику сойти на берег, проявил ненужную слабохарактерность...»

И чем дольше Юрий Баглай размышлял, тем сильнее гневался он и на Соляника, и на боцмана Небабу, ведь он лучше знает этого матроса, да и вообще должен вести себя с командой потверже.

«Ну что ж, - думал Юрий Баглай, - если так, то и я себя покажу. У меня хватит и воли, и власти. Я не оставлю без внимания даже малейшего нарушения...»

И, исполненный решимости, сразу же после завтрака приказал рассыльному позвать к нему матроса Соляника.

Андрей Соляник в это время вязал кранец. Хоть и улегся он последним, но проснулся, когда все еще спали. Его разбудило беспокойство, разбудили неясные мысли о том, что впереди у него - очень тревожный и трудный день. Завтракал он плохо, и, вопреки постоянной своей привычке, избегал разговоров и прятал свои всегда дерзкие глаза.