Шторм Z. У вас нет других нас

Все мы уже на берегу были помечены как «допустимо возвращение в общество» и «возвращение из зоны СВО нежелательно».

Это лишь моё предположение, не подтверждённое никакими доказательствами, но факт есть факт.

Уже в учебке на территории ДНР нас разделили на две роты, и все «расписные» оказались зачислены в первую, которую отправили на передок раньше нашего. Так вот, я ещё не успел откомандироваться в Н-скую бригаду морской пехоты, как до нас дошел слух, что в результате первого же боя от первой роты количеством 110 человек осталось в живых только четверо.

Это, надо сказать, был именно что слух.

Позже я навёл детальные справки по этому вопросу. Их осталось в живых 11, а не 4.

Потери же нашей второй роты были существенно меньше.

После того как я вернулся от морпехов в город Т., где были расквартированы её остатки, я уверенно насчитал человек сорок. И это по истечении месяца с момента отправки на Украину.

К слову сказать, применительно к нашему лагерю, например, наш летний набор был одним из самых «убойных».

Была последняя отправка в «вагнера» перед Новым годом, там вообще все бесследно исчезли. Была отправка перед нами, в конце мая. Уже в «Шторм Z». Там как-то тоже не очень всё хорошо сложилось.

К моменту их отправки я уже проиграл дело в кассационном суде и принципиально принял окончательное решение отправиться на СВО. Меня в общем-то ничего не держало от того, чтобы присоединиться к этой партии. Но каким-то внутренним чутьём, глядя на подбирающийся состав майских добровольцев, я почувствовал, что вот с этими ребятами мне не надо ехать. Не моё.

И я пропустил тот набор.

Их увезли поздно вечером, а ровно через сутки вернули назад, МО отменило рейс из-за угрозы то ли диверсии, то ли ракетной атаки.

Вова-цыган, как я помню, сказал тогда:

— Пацаны, это знак, не надо вам ехать.

Никто его не послушал, конечно, всё благополучно уехали вечером следующего дня, и больше я никогда ничего ни о ком из них не слышал.

Их увезли на херсонское направление, а нас конкретно везли на запорожское, об этом прямо и сразу говорили все с первых дней.

И вот, вечером 26 июля на борту транспортного Ил-76 я в составе группы из 250 человек, набранных с лагерей свердловской и челябинской управы, вылетел в Ростов-на-Дону.

В те самые знаменитые в наших кругах «ангары», в которых всё начинается и заканчивается.

Там зэки распределяются на команды и разводятся по учебным лагерям.

Там же подписывается контракт, ряд других документов, получаются банковская карта и медальон (жетон).

Туда же прибывают по истечении полугода выжившие в аду и там заканчивается их эпопея: паспорт, справка об освобождении и — салам алейкум.

Кого-то могут подкинуть попутным бортом в какой-нибудь российский город, ну а кому не по пути — выбираются из Ростова самостоятельно.

Так, во всяком случае, было с нашими наборами. Куда везут зэков, набранных по новым правилам, я не знаю.

В Ростове я попрощался с некоторыми своими солагерниками, распределёнными в другие учебные части, а с оставшимися мы погрузились в КамАЗ и убыли в ДНР. Со мной осталось человек пять с ИК-53, все остальные были совершенно незнакомые мне люди, много БС, и вот с этими людьми мне предстояло выстраивать с нуля отношения и как-то слаживаться, притираться.

Потому что именно с ними мне предстояло пройти обучение на полигоне и с ними же отправиться за ленточку.

Понимал ли я в полной мере, куда я еду в ночь с 26 на 27 июля, трясясь в кузове армейского КамАЗа и наблюдая за проносящимися мимо районами Ростова? В общем и целом, надо сказать, я всё себе представлял именно так, как оно дальше и было.

Ничего шокирующего я здесь не обнаружил.

Даже процент потерь я оценивал именно так.

Естественно, я не знал и не понимал деталей. Много нюансов организационного характера было от меня скрыто.

Но это всё частности.

Главное — то, что мы едем в полную жопу и выживут «не только лишь все», было очевидно и хорошо понятно и мне, и всем, кто был со мной.

Но у каждого из нас была своя причина сделать свой выбор.

Кто-то разочаруется, кто-то поймет, что оно того не стоило, что его мотивация была на самом деле поступком взбалмошного ребёнка, ножками затопавшего, ручками захлопавшего.

Но никого я не знаю, кто сказал бы:

— Я думал, что тут по-другому.

На увеселительную прогулку никто не надеялся. Даже те, кто воевал в Чечне, понимали, что Чечня в этом случае вообще не показатель. (Как мне сказал человек, прошедший три войны, включая текущую: «Может быть… Может быть, кто был в 131-й майкопской в новогоднюю ночь, по уровню адовости примерно близко прошли…»)

Так что все всё понимали, и я понимал. Все поставили голову на кон и начали смертельно опасную игру.

Но у всех была какая-то ставка.

«Ставка больше чем жизнь» (с).

XX

Мистер Басмач представлял собой воплощение маскулинности и мачизма.

Он был носитель настоящего воинского духа.

Представитель народов Центральной Азии, он напоминал Брюса Ли в его самые лучшие годы. Но выглядел гораздо брутальнее.

Хищный взгляд, стальной голос.

Одного взгляда было достаточно, чтобы было понятно, что этот человек рождён для войны.